Ревизор
Николай Васильевич Гоголь
Краткое изложение
Читается примерно за 9 минут
Сочинения
282 сочинения
Главные герои
И их характеристика
«Речевая стилистика Хлестакова в комедии «Ревизор»»
Сочинение
То, что творится с И. А. Хлестаковым, - чудо: в течение одного дня он рождается, женится и умирает с тем, чтобы снова воскреснуть. Если даже неловкий и застенчивый Акакий Акакиевич Башмачкин воскрес, то такому расторопному малому, как Хлестаков, воскреснуть не составляет решительно никакого труда. И он воскресает, воплотившись в реальность листка бумаги, исписанного хлесткими характеристиками его однодневной паствы. Воскрешению и смерти, впрочем, предшествовало рождение. Один день жизни реального Ивана Александровича Хлестакова вбирает в себя всю жизнь его двойника, ревизора. Иван Александрович и его двойник все время совмещены; и если одного породил упоминаемый в комедии старый барин, то другого - ровесник барина, смертельно испуганный городничий.
Хлестаков беспомощен, как младенец: широко рот раскрыл, чмокает, руки умоляюще простирает то к Осипу, то к трактирному служащему. Это, впрочем, лишь прелюдия к восприятию новорожденного. Появляются городничий и Добчинский. И тогда-то новорожденный получает то, чего он алкал: с ним отправляются на прогулку, его кормят, поят, - правда не млеком, коего он словно бы просил, «разнообразно сжимая свои губы», а из «бутылки-толстобрюшки», в которой плещится такая мадера, что «слона повалит с ног». Все, что происходит с Хлестаковым, можно обозначить одним словом: с ним нянчатся. В доме городничего ему спешат «поставить кровать, рукомойник и прочее» (снова кровать, а о том, что такое «прочее», догадаться нетрудно: чиновные нянюшки только что на горшок Хлестакова не сажают собственноручно). Его укладывают спать и разве лишь колыбельной ему не поют.
И растет новорожденный не по дням, а по часам. Он - уже подросток, солидный мальчик («говорит так, как старик»). Он принимает даяния, жертвы. Он - кумир, бог оживившегося городка; и «проклятый иудейский народ», признав его богом, валом валит припасть к его светлым стопам, а слесарша и унтер-офицерская жена вопиют о защите. «Провались унтер-офицерша. Мне не до нее!» - отмахивается повзрослевший лжебог: намечается свадьба. И такую «честь бог послал городничему, что выдает дочь свою не то, чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может всё сделать, всё, всё, всё!» «Всё, всё, всё» может сделать пришелец; стало быть, он, по мнению горожан, всемогущ. «Бог послал» его в захолустный мирок. Снова обнаруживается устремленность комедии к какой-то всенародности: «Кричи во весь народ, валяй в колокола, черт возьми!»
Но начали за здравие, а кончили за упокой: ревизор умирает. Весь отъезд Хлестакова дан «за сценой». Сцена пуста. Но из-за сцены доносятся как бы загробные слова прощания: «Прощайте, ангел души моей…» - выкрикивает осчастлививший город пророк уже из невидимого мира. Восседая на голубом персидском ковре, он уносится в неизвестность. Его нет. Впрочем же, он воскреснет через какой-нибудь час, на закате: голос его, звучавший неземными словами прощания, прозвучит снова уже с другой интонацией, зло, ядовито, хотя и саркастически снисходительно: «Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие произошли со мной чудеса… Весь город принял меня за генерал-губернатора…» И внемля словам, обращенным уже не к невесте, не к «ангелу души», а к «душе Тряпичкину», будет горько рыдать обманувшийся городничий: «Сосульку, тряпку принял за важного человека!»
И Хлестаков - вовсе не порхающий с цветка на цветок мотылек. Уже в первой встрече с отцом города он, по-детски беспомощный, одновременно суров, непреклонен и иронически проницателен. Во всем хочет видеть он заднюю мысль. Ему грезятся ловушки, подвохи, а то и покушения на него. Хлестаков усвоил тон, нравственный голос века, который «шествует путем своим железным». Этот взрослый младенец по-настоящему страшен: ровен, спокоен, холоден, настороженно подозрителен; причем всеми этими свойствами обладает не он, а мир, посланцем которого он себя чувствует и тенденции развития которого он отражает с бездушием зеркала.
Тон Хлестакова таинственно многозначителен. Разумеется, его не пустили бы и на порог грозного штаба корпуса жандармов, III отделения собственной его величества канцелярии. При всей тупости, присущей жандармам, в III отделении, надо думать, в людях все-таки разбирались; и ни малейших надежд на карьеру в столице у Хлестакова, разумеется, не было. Столица отторгла его, успевши, однако, наложить на него отпечаток нового стиля государственной жизни. И намекнуть, туманно, хотя и недвусмысленно намекнуть на свои контакты с таинственными и грозными учреждениями пришелец напрочь: «Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге… Большой оригинал», - рассказывает он. И опять - зловещая многозначительность: по вызову ли его предстают перед ним русские литераторы? Ищут ли они у него покровительства?
А то, что Пушкин - оригинал, ах, как туманно, как административно-снисходительно сказано это: оригинал Пушкин уклончив в ответах, и еще следует подумать о том, как распорядиться относительно Пушкина. Мотыльковые, легкомысленные слова Хлестакова не должны порождать таких же жестов и интонаций. Напротив, слова-то Хлестакова легки, а интонации овеяны духом железного века. Все тут покрыто каким-то административным туманом. «Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал…» О том, что директор уехал, говорится с едва уловимой усмешкой. Говорящий отлично знает, что есть пещи, относительно которых лучше помалкивать. Узнав о приезде ревизора, Аммос Федорович предположил: «Министерия-то… и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены». Городничий его осадил: «Эк куда хватили!.. В уездном городе измена!»
В «лирических» сценах комедии Хлестаков так же холоден и жесток, как и в «политических»: «Да, деревня впрочем тоже имеет свои пригорки, ручейки…» И после: «Мы удалимся под сень струй». Даже стоя на коленях, Хлестаков ухитряется говорить как бы свысока, слегка иронически, небрежно цедя слова: оказавшись в голубом царстве чувствительных идеалистов, он удостаивает их общением с ними на их языке, изъясняется в их понятиях. Он снисходит до них. Сам же он холоден, неуловимо высокомерен и зол. Небрежно зол.
Испарилась расплывчатая доброта городничего. Его голубые мечты об украшенном памятниками правлении не состоялись. Раздвоенная совесть породила лжебога; и дух какого-то холодного зла залетел в неведомый городок, обретя на стогнах его свободу лгать и попусту обнадеживать обывателей. Но знатно же проучил горожан этот юноша, младенец, вовсе не убиенный, а, напротив, повторно рожденный и взлелеянный градоправителем Антоном Антоновичем!
Хлестаков беспомощен, как младенец: широко рот раскрыл, чмокает, руки умоляюще простирает то к Осипу, то к трактирному служащему. Это, впрочем, лишь прелюдия к восприятию новорожденного. Появляются городничий и Добчинский. И тогда-то новорожденный получает то, чего он алкал: с ним отправляются на прогулку, его кормят, поят, - правда не млеком, коего он словно бы просил, «разнообразно сжимая свои губы», а из «бутылки-толстобрюшки», в которой плещится такая мадера, что «слона повалит с ног». Все, что происходит с Хлестаковым, можно обозначить одним словом: с ним нянчатся. В доме городничего ему спешат «поставить кровать, рукомойник и прочее» (снова кровать, а о том, что такое «прочее», догадаться нетрудно: чиновные нянюшки только что на горшок Хлестакова не сажают собственноручно). Его укладывают спать и разве лишь колыбельной ему не поют.
И растет новорожденный не по дням, а по часам. Он - уже подросток, солидный мальчик («говорит так, как старик»). Он принимает даяния, жертвы. Он - кумир, бог оживившегося городка; и «проклятый иудейский народ», признав его богом, валом валит припасть к его светлым стопам, а слесарша и унтер-офицерская жена вопиют о защите. «Провались унтер-офицерша. Мне не до нее!» - отмахивается повзрослевший лжебог: намечается свадьба. И такую «честь бог послал городничему, что выдает дочь свою не то, чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может всё сделать, всё, всё, всё!» «Всё, всё, всё» может сделать пришелец; стало быть, он, по мнению горожан, всемогущ. «Бог послал» его в захолустный мирок. Снова обнаруживается устремленность комедии к какой-то всенародности: «Кричи во весь народ, валяй в колокола, черт возьми!»
Но начали за здравие, а кончили за упокой: ревизор умирает. Весь отъезд Хлестакова дан «за сценой». Сцена пуста. Но из-за сцены доносятся как бы загробные слова прощания: «Прощайте, ангел души моей…» - выкрикивает осчастлививший город пророк уже из невидимого мира. Восседая на голубом персидском ковре, он уносится в неизвестность. Его нет. Впрочем же, он воскреснет через какой-нибудь час, на закате: голос его, звучавший неземными словами прощания, прозвучит снова уже с другой интонацией, зло, ядовито, хотя и саркастически снисходительно: «Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие произошли со мной чудеса… Весь город принял меня за генерал-губернатора…» И внемля словам, обращенным уже не к невесте, не к «ангелу души», а к «душе Тряпичкину», будет горько рыдать обманувшийся городничий: «Сосульку, тряпку принял за важного человека!»
И Хлестаков - вовсе не порхающий с цветка на цветок мотылек. Уже в первой встрече с отцом города он, по-детски беспомощный, одновременно суров, непреклонен и иронически проницателен. Во всем хочет видеть он заднюю мысль. Ему грезятся ловушки, подвохи, а то и покушения на него. Хлестаков усвоил тон, нравственный голос века, который «шествует путем своим железным». Этот взрослый младенец по-настоящему страшен: ровен, спокоен, холоден, настороженно подозрителен; причем всеми этими свойствами обладает не он, а мир, посланцем которого он себя чувствует и тенденции развития которого он отражает с бездушием зеркала.
Тон Хлестакова таинственно многозначителен. Разумеется, его не пустили бы и на порог грозного штаба корпуса жандармов, III отделения собственной его величества канцелярии. При всей тупости, присущей жандармам, в III отделении, надо думать, в людях все-таки разбирались; и ни малейших надежд на карьеру в столице у Хлестакова, разумеется, не было. Столица отторгла его, успевши, однако, наложить на него отпечаток нового стиля государственной жизни. И намекнуть, туманно, хотя и недвусмысленно намекнуть на свои контакты с таинственными и грозными учреждениями пришелец напрочь: «Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге… Большой оригинал», - рассказывает он. И опять - зловещая многозначительность: по вызову ли его предстают перед ним русские литераторы? Ищут ли они у него покровительства?
А то, что Пушкин - оригинал, ах, как туманно, как административно-снисходительно сказано это: оригинал Пушкин уклончив в ответах, и еще следует подумать о том, как распорядиться относительно Пушкина. Мотыльковые, легкомысленные слова Хлестакова не должны порождать таких же жестов и интонаций. Напротив, слова-то Хлестакова легки, а интонации овеяны духом железного века. Все тут покрыто каким-то административным туманом. «Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал…» О том, что директор уехал, говорится с едва уловимой усмешкой. Говорящий отлично знает, что есть пещи, относительно которых лучше помалкивать. Узнав о приезде ревизора, Аммос Федорович предположил: «Министерия-то… и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены». Городничий его осадил: «Эк куда хватили!.. В уездном городе измена!»
В «лирических» сценах комедии Хлестаков так же холоден и жесток, как и в «политических»: «Да, деревня впрочем тоже имеет свои пригорки, ручейки…» И после: «Мы удалимся под сень струй». Даже стоя на коленях, Хлестаков ухитряется говорить как бы свысока, слегка иронически, небрежно цедя слова: оказавшись в голубом царстве чувствительных идеалистов, он удостаивает их общением с ними на их языке, изъясняется в их понятиях. Он снисходит до них. Сам же он холоден, неуловимо высокомерен и зол. Небрежно зол.
Испарилась расплывчатая доброта городничего. Его голубые мечты об украшенном памятниками правлении не состоялись. Раздвоенная совесть породила лжебога; и дух какого-то холодного зла залетел в неведомый городок, обретя на стогнах его свободу лгать и попусту обнадеживать обывателей. Но знатно же проучил горожан этот юноша, младенец, вовсе не убиенный, а, напротив, повторно рожденный и взлелеянный градоправителем Антоном Антоновичем!
Другие сочинения по этому произведению
"Сборный город всей темной стороны" (По комедии Н. В. Гоголя "Ревизор") Сцена вранья Хлестакова (Анализ сцены из III действия комедии Н.В.Гоголя "Ревизор") "На зеркало неча пенять, коли рожа крива" (эпиграф и сюжет комедии Н. В. Гоголя "Ревизор") Ревизор "Ревизор" — сатира на крепостническую Русь Авторская характеристика Хлестакова Афоризмы городничего в комедии