«Роман "История одного города" М.Е. Салтыкова-Щедрина — история России в зеркале сатиры»

«История одного города» — это, наверное, самое известное произведение Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Здесь сатира направлена против тех пороков российской государственности, которые существовали на протяжении веков. Еще И.С. Тургенев писал, что «История одного города» — это, «в сущности, сатирическая историй русского общества». Здесь город Глупов — это Российская империя в миниатюре, а глуповские градоначальники пародируют конкретных русских императоров. В этом городе власть делает все, чтобы жители не могли жить нормальной жизнью. Немного передохнуть обывателям удается лишь тогда, когда градоначальника, одержимого манией издания все новых и новых законов, сменял тот, кто отвергал все и всяческие законы и предоставлял населению наслаждаться прелестями естественно-растительного существования. Ведь все вновь вводимые законы только увеличивали тяготы, возложенные на горожан. Однако и жизнь «по законам естества» счастья не приносит. Так, в правление подполковника Прыща, прекратившего «все дела», совсем не
долго длилось сказочное изобилие, когда «пчела роилась необыкновенно, так что меду и воску было отправлено в Византию почти столько же, сколько при великом князе Олеге». Глуповцы быстро возвращаются к варварскому состоянию. Прыща, который оказался с фаршированной головой, просто съел местный предводитель дворянства, чье «естество» требовало пищи и в . чьем желудке, «как в могиле, исчезали всякие куски».
Но и периоды «цивилизации» в истории Глупова ничуть не лучше. Законодательная деятельность градоначальников сводились к тому, чтобы «испытывать, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях». В результате горожане «перестали стыдиться, обросли шерстью и сосали лапы», а на вопрос: «Но как вы таким манером жить можете?» — отвечали: «Так и живем, что настоящей жизни не имеем». Здесь не имеет принципиальной разницы, правит ли сентиментальный Грустилов или солдафон Угрюм-Бурчеев — последствия всегда практически одинаковы. Прототипом Грустилова послужил Александр I, а прототипом Угрюм-Бурчеева — Николай I. Грустилов, подобно Александру, «отличался нежностью и чувствительностью сердца» и «умер от меланхолии в 1825 году». Он мечтает о преобразованиях, а в итоге только возвысил дань с откупа, то есть взятки с откупщиков государственных монополий, до пяти тысяч рублей, да и «злаков на полях» не прибавилось. Другой градоначальник, Беневоленский, пародирует ближайшего соратника Александра I, М.М. Сперанского, пытавшего
ся проводить либеральные реформы, по обвинению в связях с Наполеоном сосланного в Сибирь, а по возвращении в Петербург сделавшегося сторонником самодержавия. Беневоленский, согласно «Описи градоначальникам», «был мудр и оказывал склонность к законодательству», «ввел в употребление, яко полезные, горчицу, лавровый лист и» прованское масло», а также «первый обложил данью откуп, от коего и получал три тысячи рублей в год». Однако законотворчество градоначальника свелось к постановлениям о том, что «всякий человек да опасно ходит; откупщик же да принесет дары» и что «всякий да печет по праздникам пироги, не возбраняя себе таковое печение и в будни». Беневоленский даже подумывал о конституции, однако, как и всякий российский властитель, споткнулся в части о правах населения, хотя часть, посвященную обязанностям, «сознавал очень ясно». Деятельность градоначальника, сосланного за якобы призвание Наполеона в Глупов и самостоятельное издание законов, автор подытоживает следующим образом: «Так окончил свое администрати
вное поприще градоначальник, в котором страсть к законодательству находилась в непрерывной борьбе с страстью к пирогам. Изданные им законы в настоящее время, впрочем, действия не имеют». Как показывает Щедрин, все законы в Глупове и в России либо бездействуют, либо только ухудшают положение народа. Начальники же всех уровней заботятся в первую очередь не о законодательстве, а о насыщении собственного желудка.
Но самые злые времена для глуповцев наступают с приходом на пост градоначальника бывшего полкового палача (прохвоста) Угрюм-Бурчеева. Он разрушил до основания город и перенес его на новое место. У этого градоначальника «был взор, светлый как сталь, взор, совершенно свободный от мысли и потому недоступный ни для оттенков, ни для колебаний/Голая решимость — и ничего более... Нельзя сказать, чтоб... естественные проявления человеческой природы приводили его в негодование: нет, он просто-напросто не понимал их». Подобно своему прототипу, императору Николаю Павловичу, прозванному в народе Николаем Панкиным, Угрюм-Бурчеев стремится во всем обществе, как и в армии, ввести палочную дисциплину. Он превратил город в пустыню, поскольку «пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития». Угрюм-Бурчеев вводит в Глупове своеобразный «казарменный коммунизм». Сам Щедрин отмечал позднее, что данный градоначальник, «не называя себя коммунистом, вменял себе, о
днако ж, за честь и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего». Угрюм-Бурчеев — человек крайне опасный, ибо, как замечает автор, «нет ничего опаснее, как воображение прохвоста, не сдерживаемого уздою и не угрожаемого непрерывным представлением о возможности наказания на теле. Однажды возбужденное, оно сбрасывает с себя всякое иго действительности и начинает рисовать своему обладателю предприятия самые грандиозные. Погасить солнце, провертеть в земле дыру, через которую можно было бы наблюдать за тем, что делается в аду, — вот единственные цели, которые истинный прохвост признает достойными своих усилий. Голова его уподобляется дикой пустыне, во всех закоулках которой восстают образы самой привередливой демонологии. Все это мятется, свистит, гикает и, шумя невидимыми крыльями, устремляется куда-то в темную, безрассветную даль...» Самого инфернального из глуповских градоначальников происшедший разлив реки натолкнул на мысль заиметь собственное море: «И так как за эту мысль никто не угрожал ему шпицруте
нами, то он стал развивать ее дальше и дальше. Есть море — значит, есть и флоты: во-первых, разумеется, военный, потом торговый. Военный флот то и дело бомбардирует; торговый — перевозит драгоценные грузы. Но так как Глупов всем изобилует и ничего, кроме розог и административных мероприятий, не потребляет, другие же страны, как-то: село Недоедово, деревня Голодаевка и проч., суть совершенно голодные и притом до чрезмерности жадные, то естественно, что торговый баланс всегда склоняется в пользу Глупова. Является великое изобилие звонкой монеты, которую, однако ж, глуповцы презирают и бросают в навоз, а из навоза секретным образом выказывают ее евреи и употребляют на исходатайствование железнодорожных концессий». Однако с природой Угрюм-Бурчееву совладать не удается, и вода раз за разом прорывает возводимую по его приказу плотину. Разочарованный градоначальник распорядился после этого перенести Глупов на новое место. Здесь Салтыков-Щедрин пародирует историю николаевской России, милитаризованной и развивающей вн
ешнюю торговлю за счет голодающего населения, но бездарно проигравшей Крымскую войну, в ходе которой был потерян Черноморский флот. Полицейское государство, создаваемое Николаем I, доказало свою неэффективность так же, как крахом закончились предприятия Угрюм-Бурчеева.
Автор «Истории одного города», отвечая своим критикам, неоднократно повторял, что сам народ творит столь неприглядную историю России, долготерпением, покорностью и благодушием поощряя правящие классы сохранять в неприкосновенности самые уродливые общественные институты и творить произвол. Писатель подчеркивал, что, если народ «производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть и речи; если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности, тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствия все-таки обусловливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности». К сожалению, и сегодня многое из того, что Михаил Евграфович говорил о глуповцах, вполне применимо к русскому народу. А среди российских начальников не перевелись Грустиловы и Беневоленские, Прыщи и Фердыщенки, Угрюм-Бурчеевы и Бородавкины.