«Темные места честного "Слова о полку Игореве"»

В 1791 году А. И. Мусин-Пушкин был назначен обер-прокурором Святейшего Синода. В том же году, 11 августа, Екатериной II был издан указ, по которому Синоду разрешалось собрать и изъять из монастырских архивов и библиотек рукописи, представляющие интерес для русской истории.

Этим занялся А. И. Мусин-Пушкин. Не позже 1792 года (точная дата не установлена) он приобретает сборник XVI века, в котором обнаруживается список «Слова о полку Игореве».

Жертвой московского пожара 1812 года становятся дом и библиотека графа. Список XVI века гибнет. В научный обиход приняты издание Мусина-Пушкина и список, сделанный для Екатерины.

Оригинальная история списка XVI века сразу же вызвала скептическое отношение к «Слову» у некоторых отечественных и зарубежных ученых, предположивших, что речь идет о фальсификации, призванной оправдать империалистическую политику Екатерины аргументами прошлого. Назывались и возможные кандидатуры исполнителей подделки (в их числе и Мусин-Пушкин).

Исторические и лингвистические доводы скептиков были столь внушительны, что вся литература по «Слову», накопившаяся за два века беспрерывного изучения, посвящена одному вопросу - подлинно ли «Слово о полку Игореве».

Спор скептиков и защитников по сути напоминает известный диспут Остапа Бендера и ксендзов.
- Бога нет,- сказал Остап.
- Есть, есть,- сказали ксендзы.

Скептики целиком отвергают «Слово», апологеты с такой же категоричностью признают его.

Неувиденный переводчик

Десятки писателей и ученых переводили «Слово» с древнерусского на современный. Во главе этого перечня имен можно было бы поставить имя Переписчика XVI века, если бы оно было известно. Он первым предпринял попытку перевести «Слово» на язык своего века.
Литературное произведение исторически обусловлено, неповторимо; между оригиналом и списком не может быть полного тождества, невозможно сохранить полностью специфичность подлинника. Такая задача практически граничила бы с требованием фотографической дословности, машинного копирования. Такого уровня дубликации не могли достичь даже ученые - переписчики XVIII века, которые уже относились к «Слову» как к памятнику бесценному. Расхождения между мусин-пушкинским и екатерининским списками значительны.
Перед П-16 не ставилось требования натуралистически точно передать оригинал со всеми подробностями «ошибок». «Слово» предназначалось не для науки, (которой еще не существовало), а для бытового чтения. И потому задача П-16 формулировалась просто - старую повесть сделать понятной читателю XVI века. Он выступал одновременно как переводчик и как комментатор. Такой подход приводил к художественному пересозданию типичных черт оригинала. В частности, к переосмыслению непонятных образов, к домыслу.
Литературное произведение черпает содержание из общественного сознания, а реализует его с помощью средства общения - языка; эта конкретизация не искажает действительности, только если общественное сознание и средство общения у автора и читателя едины.
По мере развития общественного сознания народа, в среде которого возникло произведение, содержание его в некоторых частях устаревает, становится непонятным и вызывает превратные толкования: так устаревают исторические реалии, особенности отношений между людьми и пр. Развивается и язык, главным образом, его стилистика: выражение, использованное автором как просторечие, так и воспринимающееся современным автору читателем, может потерять просторечный характер, а то и вовсе превратиться в архаизм. Поэтому нынешний читатель воспринимает подлинник искаженно, а переводчик должен бы исходить из первичного - неискаженного - восприятия, - говорит теоретик перевода Иржи Левый (1).
Переписчик, как читатель XVI века, воспринимал многое в подлиннике XII века искаженно. Специфические выражения, характерные для авторского диалекта, представляли бессодержательную форму, поскольку не мргли быть конкретизированы в восприятии Переписчика. Он не всегда заменял форму, но наполнял ее новым содержанием, используя все доступные ему средства.
Расхождения между лаконичными фразами подлинника и описательным пространным толкованием в списке-переводе одна из труднейших проблем при работе над древнейшими поэтическими текстами. Здесь очень часто один и тот же персонаж или предмет обозначается по-разному, порой просто намеками или косвенными указаниями, которые понятны лишь тем, кто хорошо знает историю и мифологию. И, добавим,- палеографическую традицию.
При решении проблемы Переписчика, которая существует, к сожалению, незаметно для исследователя, необходимо учитывать и следующие практические моменты, возникающие в процессе работы переводчика.
«От оригина льного художника требуется постижение действительности, которую он изображает, от переводчика - постижение произведения, которое он передает. Хороший переводчик должен быть хорошим читателем.
...Проникновение переводчика в смысл произведения проходит, грубо говоря, на трех уровнях.
Первой ступенью является дословное понимание текста, т. е. понимание филологическое. Филологическое постижение не требует от субъекта никаких особых данных, кроме специальной подготовки и ремесленной практики.
Вторая ступень проникновения в авторский замысел. При правильном прочтении читатель постигает стилистические факторы языкового выражения, т. е. настроение, ироническую или трагическую окраску, наступательный тон или склонность к сухой констатации и пр.
Третья. Через постижение стилистического и смыслового наполнения отдельных языковых средств и частных мотивов переводчик приходит к постижению художественных единств, т. е. явлений художественной действительности произведения: характеров их отношений, места действия, идейного замысла автора. Этот способ постижения текста наиболее труден, поскольку переводчик, как и каждый читатель, тяготеет к атомистическому восприятию слов и мотивов, и необходимо развитое воображение, чтобы целостно воспринять художественную действительность произведения. Не составляет труда, например, схватить стилистический строй одной реплики, но трудно из всех реплик и действий персонажа составить себе представление о его характере. Воображение необходимо переводчику не менее, чем режиссеру, без него трудно добиться целостного постижения подлинника. Под обычным требованием к переводчику - ознакомиться с реалиями среды, изображенной в оригинале - подразумевается необходимость непосредственно изучить действительность, отраженную автором, чтобы воссоздать ее отражение при переводе.
Во всех случаях переводческого непонимания действуют два фактора: неспособность переводчика представить себе изображенную в произведении действительность или мысль автора и ложные семантические связи, на которые наводит язык оригинала, будь то случайные омонимы или подлинная многозначность текста...» (2).
Я так обильно цитирую положения, высказываемые теоретиком художественного перевода, потому что они целиком приложимы и к работе нашего Переписчика. Мы встречаем в его списке ляпсусы, типичные для переводческой практики: и омонимические ошибки, и ошибки из-за неправильного усвоения контекста. Сталкиваемся со случаями явного непостижения художественных единств «Слова»: образов Автора, Игоря, Бояна, Святослава Всеволодича, отношений этих персонажей между собой и сложное авторское отношение к проблеме Поля, и, как следствие, - непонимание идейного замысла автора, выпукло проявляющее себя в комментариях и дописках Переписчика.
Исследователи несправедливо приуменьшают роль Переписчика. Почему-то выгодней видеть в нем копииста и не больше, вопреки известному положению - копировалось механически, почти машинно лишь священное писание; даже клякса чернильная, сделанная в ранней копии, повторялась последующими книгописцами; произведения же светской литературы не копировались, а переводились на язык переписчика. Переписчик был волен сокращать оригинал и вносить дополнения, расшифровывать имена и пояснять реалии. «Слово» не избежало участи всех других произведении жанра, подвергшихся размножению. И с этим печальным фактом, как бы не хотелось в него не поверить, приходится соглашаться. Ибо обусловлен он исторически. Нет никаких оснований полагать, что к «Слову о полку Игореве» Переписчики отнеслись иначе, чем к другим многочисленным произведениям литературы несвященного содержания.
Мы вправе считать «Слово» памятником языка и поэзии двух эпох-XII и XVI веков и относиться к Переписчику не как к бездумному копиисту, а как к творчески активному интерпретатору, редактору и в некоторых случаях - соавтору.
Только такой реалистический подход позволяет правильно понять судьбу «Слова» и прочесть текст. А установив механику методов Переписчика - отделить зерно оригинала от плевел, попытаться воссоздать подлинный текст XII века. Постскриптум: Переписчик XVIII века (Мусин-Пушкин) тоже внес несколько своих пояснений в текст «Слова». Они легко вычленяются. Мусин-Пушкин знал историю лучше, чем его предшественник: он пользовался несомненно более широким кругом материалов при работе над своим списком. Он часто уточняет персоналии «Слова». В одном месте четко выделена вставка Мусин-Пушкина.

Пети было песь Игореви
того (Олга) внуку.

Случайно уцелели скобки. Если бы Мусин-Пушкин хотел сделать явным свое написание, стилиз «Олга» был бы излишен. Достаточно «Олега», чтобы не понадобились никакие скобки: написание выдавало бы новую орфографическую норму.
В большинстве других подобных случаев Мусин-Пушкин устранил скобки, и его добавления вошли в авторский текст.

Мусин-Пушкин хотел скрыть свое участие в тексте. Переписчик XVI века не скрывал. Перед ними стояли разные задачи.


Изяслав на кровати

Не всегда в появлении темных мест виновен П-16 (1). Возникают они и от неверного членения строки. По признанию Мусина-Пушкина разобрать рукопись «было весьма трудно, потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни раздробления слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления» (2).
Все это затрудняло чтение рукописи. Мусин-Пушкин опасался допустить ошибки, подобные той, какую сделал Щербатов при разборе грамоты новгородцев князю Ярославу («по что отъял еси поле заячь и Милоацы?», вместо «по что отъял еси поле заячьими ловцы?»)
Однако вопреки собственному предостережению, Мусин-Пушкин допустил при расчленении сплошных строк на слова ошибки, не уступающие щербатовскои: «Кь мети» вместо «къмети», «въ стазби» - «въста зби», «мужа имеся» - «мужаимься» и т. д.
Непонятые редактором слова часто писались с большой буквы и превращались в собственные имена. Так у Мусина-Пушкина получалось «Кощей» - мнимое имя половца, «Урим» - имя воеводы или соратника Игоря.
Рассмотрим случай, когда, неправильная разбивка привела к рождению ложной метафоры. Исследователи, пытаясь поправить Мусина-Пушкина, тратили много энергии и приходили к результатам еще более курьезным. Литературное бесчувствие ученых читателей порождает порой в «Слове» чудовищные в своей искусственности образы, не свойственные и «Слову» и литературе в целом.
«Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими острым мечи о шеломы Литовслiя; притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кроваве траве притрепанъ Литовскыми мечи. И схотию на кровать и рекъ: «Дружину твою, Княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша».
Подчеркнутое место Мусин-Пушкин перевел так:
-На семь то одре лежа произнесъ онъ». Поправок было множество. Наиболее интересные исправления следующие: 1) «И схоти юнак рова тьи рекъ». Перевод этого сербо-русского предложения предлагается такой: «И схотел юноша ямы (могилы) тот сказал». Но в словаре автора есть уже термин «уноша» - юноша, и «юнак» не проходит, но несмотря на это, продолжали: 2) «и схыти юнак рова...» - т. е. похитила юношу могила; 3) «и схопи» - т. е. схапала; 4) «и с хотию на кроватъ и рекъ» - «и с любимцем на кровь, а тот сказал»; 5) «и с хотию на кровать и рекъ» - «и с любимцем на кровать и сказал».
В. И. Стеллецкого шокирует эта картина, и он предложил перевести - «и с милою на кровать»...
Если бы мне пришлось иллюстрировать «Слово», я воплотил бы в красках все сочиненные толкователями образы. И этот эпизод просится под кисть.
Степь, политая кровью трава; разбросаны тела литовцев с помятыми шлемами. Среди поля широкого стоит деревянная кровать с никелированными шишечками. На ней лежит возбужденный Изяслав с любимым человеком (признаки пола коего прикрыты фиговым щитом). А вокруг кровати - трупы, а на них - вороны...

Предложенные варианты разбивок отличаются грамматической и литературной недостаточностью.
Прежде всего грамматической.
1) В разбивке Мусина-Пушкина утрачено по крайней мере два сказуемых. Они «подразумеваются».
Этот недостаток не устраняется и следующими «членителями».
2) Начинательный союз «и» в памятнике всегда употребляется перед глаголом. Н. М. Дылевский отметил этот пример как особый: «встречен только один случай с начинательным «и» не перед глаголом - «и с хотию на кровать» (3).
Опять исключительная грамматическая ситуация, как в истории с единичным применением «а» в финальной строке. Я рассматриваю весь кусок Изяслава как эпический монолит.
Моя разбивка:

...Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ
позвони своими острыми меча о шеломы Лнтовскiя;
притрепа славу деду своему Всеславу,
а самъ подъ чръленымя шиты
на кроваве траве, притрепанъ
литовскыми мечи
исхоти юна кров.
А тьи рекъ: Друживу твою, кпяже,
птиць крилы приоде, а звери кровь
полизаша.
Не бысь ту брата Брячаслава, ни
другаго - Всеволода. Единъ же
изрони жемчюжну душу из храбра тела.
чересъ злато oжepeлie.

(Один же Изяслав сын Васильков
позвонил своими острыми мечами о
шлемы литовские,
«притрепал» славу деду своему Всеславу,
а сам под красными щитами
на кровавой траве «притрепанный»
литовскими мечами
исходил юной кровью.
А тот сказал: Дружину твою,
князь, птиц крылья приодели,
а звери кровь полизали.
Не было тут брата Брячеслава,
ни другого - Всеволода, Один ты
изронил жемчужную душу из храброго
тела через златое ожерелье...)

«Исходить кровью» - устойчивое сочетание во многих славянских языках. Значение его - «умирать от потери крови» (Даль). Вероятно, «исхоти» - написание авторское.Если бы в оригинале значилась форма - «исходи». Если бы в оригинале значилась форма - «исходи». Переписчик, несомненно, узнал бы ее и сохранил орфографию.
И грамматически и литературно это прочтение точнее.
Вместо ужасной кровати на поле кровавой битвы, вместо любовника Изяславова - простой, известный фразеологизм, точно вписывающийся в образный строй и стилистику эпического текста.

Дополнение

Обидно. Литературы по «Слову» накопилось за два века великое множество. За всем уследить просто невозможно. Особенно за старыми, «провинциальными» выступлениями, которые не попали
в основное русло науки по «Слову».
Когда статья уже была написана, мне в каталоге одной библиотеки встретилась карточка: Н. И. Маньковский. «Слово о полку Игореве» - лирическая поэма внука Боянова. Житомир,
1915 г.
Я затребовал и обнаружил в этой книжке разбивку «юна кров» (стр. 98).
Уже тогда можно было избавиться от «любовника на кровати».
А он пребывает на оной до сего дня.

Под трубами спеленуты

...Всеволод представляет Игорю своих воинов!

А мои ти Куряни сведоми къмети,
подъ трубами повити, подъ шеломы
взълелеяны, конец копiя въскръмлены...

Перевод Мусина-Пушкина:

Мои Курчане въ цель стрелять знающи,
Подъ звукомъ трубъ они повиты, подъ
шлемами возлелеяиы, концомъ копья
вскормлены...

Романтический портрет средневекового русского воина.
Первый переводчик не понял «къмети» и разбил слово, получив новый смысл.
Не буду останавливаться на истории «къмети». Термин последующими переводчиками узнан, и довольно близко истолкован - «воины».
Гораздо интересней судьба глагола «повити», который все производят от корня «вить», и переводят - «спеленуты». Не замечая как нарушается размашистая поэтическая схема, в которой неуместно мелкое, бытовое наблюдение - спеленуты. И это говорится о воинах.

А мои-то куряне - умелые воины,
под трубами спеленуты (?)
под шлемами взлелеяны,
с конца копья вскормлены!..

Прозаизм «спеленуты» разрушает эпически обобщенный смысловой ряд.
Глагол «повиты» встречается в одном из поучений Паисиевского сборника XIV века «...человеци есмы повиты въ гресехъ» (1).
Едва ли следует понимать церковный афоризм, как «человеки спеленуты во грехах». Думаю, что в поговорке воплотилась христианская мысль «человек порожден во грехе», и этим отличается от бога, который зачат безгрешно и порожден Девой!
И разве основная обязанность народных акушерок (повитух, повивальных бабок) пеленать, а не помогать роженице? На Урале я слышал в русской деревне пословицу: «Коза не разродится - идет к овце-повитухе».
Латинское слово «вита» - жизнь, вероятно, было причиной появления и «повити», и «повитух».
Этот книжный термин стал основой для украинскс слова - «вытати» - жить, для русского «обитать» - жить (обвитать), «обитель» - место жизни (обвитель) и, наконец, «витать» - жить (ср. витает в облаках)..
Это заимствованное слово не выдержало конкуренции общеславянского омонимичного «вить» (свивать, веять) и сохранилось лишь в отдельных конструкциях.
Слово «повиты» могло бы служить доказательством древности памятника. Если его не узнали сотни специалистов но древнерусскому языку за два века беспрерывного изучения «Слова» и бесчисленных источников по славянским языкам и говорам, то каким языковедом-гигантом должен был быть фальсификатор XVIII века, чтобы найти этот давным-давно забытый термин и употребить его в единственно возможном (в этом контексте) литературном значении.
Термин, надо полагать, уже в XII веке применялся редко и то в литературном, книжном языке. Кажущаяся легкость прочтения гаппакса (2), в виду услужливой близости глагола «вить», обернулась непониманием. Метод «народной этимологии», примененный учеными, позволил им при взгляде сверху вниз увидеть лишь крышу неодноэтажной лексемы.

А мои-то куряне - умелые воины:
под (звуки боевых) труб рождены,
под шлемами взлелеяны,
с конца копья вскормлены.

...Автор «Задонщины» не обошел вниманием эпическую формулу. Он переносит ее в свое произведение и применяет для характеристики литовских союзников братьев Олгердовичей:
В разных списках «Задонщины» формула выглядит так:
«Те бо суть сынове храбры, кречаты в ратном времени и ведомы полководцы, под трубами, под шеломы злачеными в Литовской земли» (У).
«Те бо суть сынове храбрии, кречати в ратном времени, ведоми полководцы, под трубами и под шеломы возлелеяны в Литовской земле» (И-1).
«Ти бо бяше сторожевыя полкы на щите рожены, под трубами поютъ, под шеломы възлелеяны, конец копия вскормлены, с вострого меча поены в Литовьской земли» (К-Б).
«Тые ж бо есть сынове храбрии, родишась в ратное преме, под трубами нечистых кочаны, коней вскормлены, с коленых стрел воспоены в Литовской земли» (С).
Переписчики явно перерабатывали не во всем ясные речения оригинала «Задонщины».
Список И-1 опускает непонятное «повиты»: «под трубами и под шеломы взлелеяны».
Список У опускает и «взлелеяны»: «под трубами, под шеломы злачеными в Литовской земле».
Список С создает четырехчлен, добавляя необходимое для эпического ряда начальное - «рождены», - но, создав для нового глагола подходящее, на его взгляд, окружение (родишась в ратное время) «возлелеяны» он переводит - «кочаны»; из «конца» или «копья» производит непонятных «коней». Добавлены стрелы.
Наиболее близок к оригиналу в данном случае список Кирилло-Белозерского монастыря. Здесь мы видим уже пятичлен: рождены - поют - взлелеяны - вскормлены - поены.
Полагаю, что в авторском экземпляре «Задонщины» эпическая формула «Слова» была дополнена недостающими деталями по закону былинной поэтики. Если есть «вскормлены», должно быть и «вспоены», если есть «взлелеяны», то должно быть и начальное - «рождены». «Повиты» не было понято и превратилось в «поют» - несуразное в этом ряду. Но - как дань образцу. Близость музыкального термина «трубы» определило судьбу слова «повиты».
Таким образом, лексема из южнорусского диалекта XII века уже была непонятна в XIV веке на Севере Руси. Не понята и современными исследователями, хотя все содержание контекста говорит об одном значении этого слова, возглавляющего эпический трехчлен: рождены - взлелеяны - вскормлены.


Невидимые тюркизмы

В великом «Слове о полку»,
как буйная трава,
вросли в славянскую строку
кипчакские слова.
С. Марков

В число тюркизмов, которые подлежат здесь рассмотрению, я не включаю лежащие на поверхности русского текста тюркские лексемы. Это всем известные и не однажды рассмотренные термины, нуждающиеся не в комментариях, а в простом переводе - яругы, япончицы, ортьмы, оксамиты, хоругви, чага, кощей, когань, ногата, котора, крамола н другие. Некоторыми из них занимались Мелиоранский, Корш, Ржига. Правда, их переводы слов «оксамиты», «хоругвь», «кощей» не точны, но останавливаться на разборе этих переводов я не стану, хотя непроясненность такого тюркизма, как «кощей» имеет важное значение для понимания «Слова» (кощщи - кочевник).

Тур на бороне

В «Слове» мы встречаемся с несколькими случаями кальки. Одни сделаны Переписчиком (они, как правило, создают темные места в тексте), другие принадлежат литературному языку эпохи Киевской Руси и употребляются автором привычно и не создают завихрений в контексте. К последним относятся: «злат стол» - княжеский престол (алтын такта), «беля» - серебряная монета («акша»).
Стремление перевести каждое узнанное им тюркское слово приводят Переписчика к необходимости грамматически устраивать свой перевод в контексте. Иногда это ему удается. К несчастью, для авторского текста. Но чаще - нет. Знание тюркского языка у Переписчика весьма поверхностно. Ему, вероятно, знакомо одно из наречий. Поэтому некоторые тюркские термины, употребленные автором в гуще русской речи, Переписчик не опознал. Он признает их только в скоплении, как, например, в описании добычи первого боя и в перечислении «былей» Ярослава. Отдельно встречающиеся «кощей», «яруги» и некоторые другие прочно вошли в литературный язык XVI века и потому не требуют перевода.
К числу неувиденных Переписчиком тюркизмов я отношу прозвище Всеволода - буйтур. Летописи благосклонно отзываются об этом князе, отмечая его воинскую доблесть и мужество. В «Слове» описанию его ратных подвигов уделено немало места. Видимо, неслучайно Автор называет Всеволода «буйтуром». Это находка для тюркологов, мечтающих понять этимологию слова батыр (батур, боотур, богатур, богатырь). «Слово» единственный памятник, где отразилась праформа этого популярного после XIII века термина. В источниках Х века его еще нет. Родился он скорее всего в кипчакской среде в XI-XII веках (буй-туре - буквально «высокий господин»). Сохраняет черты языка волжских тюрков.

...Игорь ждетъ мила брата Всеволода.
И рече ему буйтуръ Всеволодъ...

Мусин-Пушкин попытался осмыслить это необычайное имя: «Буй - значит Дикий, а тур - вол. Итак, Буй-туром или Буйволом называется здесь Всеволод в смысле метафорическом, в рассуждении силы и храбрости его. Вероятно, что из сих двух слов составилось потом название богатыря, ибо другого произведения оному слову до сих пор не найдено. Всеволод Святославич, меньший брат Игорев, превосходил всех своего времени князей не токмо возрастом тела и видом, которому подобного не было, но храбростию и всеми душевными добродетелями прославился повсюду».
Типичный пример «народной этимологии». Великий Господин превратился в Дикого Вола. Переписчик XVI века и автор «Задонщины» так же не поняли этого термина и подвергли его ложному осмыслению. Редкий случай совпадения трех разных по времени оценок.
Ни один из позднейших толкователей не увидел в «буйтуре» постоянного сочетания. Эпитет «буй» в дальнейшем тексте «Слова» произвольно заменяется Переписчиком на другой, созданный им по аналогии - яр, так же в форме краткого прилагательного. Это выдает его понимание эпитета «буй» (буй - буйный, следовательно, «ярый» должен быть в форме «яр»).

...Яръ туре Всеволоде,
стоиши на борони,
прыщеши на вои стрелами,
гремлеши о шеломы мечи
харалужными.
Камо Туръ поскочяше...
Тамо лежать поганыя головы Половецкия;
поскепаны саблями калеными шеломы Оварьскыя отъ
тебе Яръ Type Всеволоде.

Переписчику не понравилось постоянное употребление композиции «буй-туре» и он решается разнообразить, обогатить «бедную» на эпитеты авторскую речь. В одном случае, как видим, он вовсе отказывается от эпитета. В протографе, я полагаю, значилось:

1) Буйтуре Всеволоде,
стоиши на борони.
2) камо буйтуре поскочяше...
3) от тебе, буйтуре Всеволоде...

...Автору «Задонщины» понравилось необычное сравнение русского князя с диким быком. Эпитет, правда, показался ему не совсем удачным. Если бы он читал «Слово» в редакции XVI века, то, несомненно, «яр тур» ему пришелся бы по душе. Но, видимо, в том списке. которым располагал автор «Задонщины», яр тура еще не было.
«...Не тури возгремели на поле Куликове побежени у Дону великого.
То ти не туры побежни, посечены кнзи рыскыя и воеводы великог кнзя и кнзи белозерстни посечены от поганых татар». (И-1). «Всталъ уж туръ оборонъ» (И-1). «Уже сталъ во ту на боронъ» (И-2). В этом списке «тур» более не встречается. В списке С нет «тура на бороне», но зато:
«не турове рано возрули на поли Куликове, возрули воеводы...» В списке К-Б уже нет и этого примера. В наиболее полном списке (У): «Уже бо ста туръ на оборонь». «Не тури возгремели у Дуная великого на поле Куликове...» Мы можем сделать вывод, что в протографическом тексте «Задонщины» в двух местах упоминался «тур». Один раз обобщающе, без эпитета: «Не тури взревели у Дона». И с эпитетом: «уже стал буй тур на борони».
В процессе переписки «буй тур» искажался по непониманию («уже стал во ту на борон»), толкуясь, эпитет превращался в грамматическую частицу «уже бо ста тур на оборонь». В заключение скажем, что в оригинале «Слова» вместо «яр туре Всеволоде, стоящи на борони» было, по всей видимости, «буйтуре Всеволоде...» Во всяком случае, повторяю, автор «Задонщины» видел тот список «Слова», в котором «яр тура» не было.
Мазон считает, что «буй тур» и «яр тур» доказывают позднее происхождение «Слова». Эти образы навеяны фальсификатору литературой об Америке и индейцах:
«Эпитет, присвоенный Всеволоду, - вроде индейского прозвища. Он является, вероятно, одним из наиболее странных изобретений автора «Слова»... Следует отметить, что «Слово» обильно употребляет выражение «буй». И нужно признать, что буй тур и яр тур - нововведения, звучащие фальшиво. Присутствие их меньше удивило бы в описаниях путешествия в Америку, чем в средневековой русской поэме. Придирчивый изыскатель мог бы напомнить с этой точки зрения, что эти имена на манер индейских могли возникнуть в результате влияния двух литературных течений, бывших в моде в XVIII веке: это, во-первых, книги о морском разбое и морских разбойниках, с одной стороны, и описания путешествий в Америку - с другой» (1).
И действительно, если «буй туре» понимать по-русски - «буйный бык», то это несомненно подозрительный эпитет, нехарактерный для славянской поэзии в целом.
А. Мазону возражают: в старых русских текстах стречаются «подобного рода клички», например, воевода «Волчий хвост», встречаются личные имена, заимствованные из мира животных («Ворон», «Волк», «Собака», «Воробей», «Бык» и т. д.)
Но, во-первых, эти имена - клички простолюдинов, а не князей. Во-вторых, термин «тур» даже не в качестве имени-прозвища, а в обычном употреблении никогда не встречается с определением, не говоря уже о таких необычных эпитетах, как «буй» или «яр». А в эпоху постоянного эпитета такое разнообразие - неоправданная роскошь: «комонь» всегда «борзый», «волк» всегда «серый» (или по-тюркски «бозый», «босый», от боз, бос - серый), ворон всегда «черный». Море - синее, трава - зеленая, солнце - светлое.
Чем же заслужил не очень популярный «тур» - буйвол, сразу два эпитета, и притом такие редкие. Если бы Автор хотел передать прилагательное «буйный» в краткой форме, то, вероятно, получил бы «буйн», «буен», а не «буй».

Буйные

...Святослав Киевский трижды рекомендует Игоря «буим». трижды рекомендует Игоря «буим». Мне кажется, термин «буй» входил в число титулов, выражая какую-то ступень княжеской иерархии в Киевской Руси.
В тюркских языках варианты буй, бий, бай, бей, бой - применялись к людям, пользующимся властью и уважением.
В Златом слове есть случаи оригинального употребления интересующего нас эпитета. Святослав, обращаясь к князьям с призывом встать на защиту Русской земли, находит каждому достойное, уважительное определение. И вдруг почему-то к четырем князьям он обращается буквально на ты.

...Ты буй Рюриче и Давыде!
Не ваи ли вои злачеными шеломы
по крови плаваша?
...А ты буй Романе и Мстиславе!
Храбрая мысль носить ваю умъ на дело.

Переводят так, как и понимал Переписчик-16:

...Ты буйный Рюрик и Давид!
...А ты буйный Роман и Мстислав!

Много буянов в «Слове». От Святослава ожидаешь более вежливого обращения. Местоимение «вы» ему, как и Автору, известно, и в данных примерам оно было бы к месту. Мне думается, грубияном сделал Святослава Переписчик.
В оригинале, вероятно, было следующее:

...Аты буй Рюриче и Давиде!
...Аты буй Романе и Мстиславе!

Сие обращение переводится с тюркского: «Именитый», букв. «Высоко именный»:

...Именитые Рюрик и Давид!
...Именитые Роман и Мстислав!

Действие метода народной этимологии, примененного Переписчиком, а вслед за ним и остальными исследователями, прекрасно иллюстрируются этим примером.
Тюркизм «аты буй» сохранился благодаря своей невидимости: простота и благозвучие (вернее - созвучность славянским лексемам) спасли термин от калькирования или переделки.

Восьмимысленность

Меньше повезло другому тюркскому определению. Святослав обращается к Галицкому князю со словами:
«Осмомысл Ярослав!»
Мусин-Пушкин никак не объясняет прозвище.
Свод толкований эпитета «Осмомысл» дан В. Н. Перетцем. Лучшее из них предложил Ф. И. Покровский. По . его мнению, это прозвище было как бы обобщением «восьми наиболее важных забот, которые занимали князя Ярослава в его государственной деятельности» (2). Современные комментаторы согласились с этим объяснением. В. И. Стеллецкий: «Ярослав был крупным государственным деятелем, известен был своим красноречием.
Все это и выразил автор «Слова» эпитетом Осмомысл (т. е. заботящийся одновременно о восьми различных делах), который в других древнерусских памятниках не встречается» (3).
Таким образом, «Осмомысл» понят как «Восьмимысленный».
...В казахском эпосе, если хотят высоко представить джигита, всесторонне развитого, умелого и в бою, и в любви, в искусстве, в труде, в красноречии и науках, то называют его «Сегiз кырлы». Эпитет буквально переводится современным русским словарем «Восьмиугольный» или «Восьмигранный».
Древнерусским языком перевелось бы - «Осмомыслый или .в форме краткого прилагательного «Осмомыслъ».
Проверим: «Осьм» - восемь (древнерусский и старославянский), мыс - угол, грань (древнерусский и старославянский), лъ - суффикс краткого прилагательного.
Чистая калька. Авторская? Едва ли: тюркские выражения характеризуют речь Святослава. Ни в каком другом куске «Слова» мы не встретим такого скопления тюркских слов и фразеологизмов, как в отрывках, относящихся к Святославу (сон Святослава, толкование сна боярами, Златое слово).
Переписчик старательно переводит узнанные им тюркские речения, выхолащивая особый колорит прямой речи киевского князя и бояр.
Если бы Переписчик хотел выразить смысл, который видит исследователь, то форма эпитета была бы сложнее - «Осмомыслен».

Растереть на кусту

Особый интерес у меня вызывают «невидимые тюркизмы» в составе русских слов. Показатель высшей степени усвоения заимствованной лексемы.
В диалекте автора есть несколько слов с тюркскими основами - «припешали», «потручати», «расушась».
Припешали (препишали) - перерезали, от «пишь» - резать; расушась - разлетевшись, от «уш» - летать.
Один же глагол, на котором мне хочется остановиться, восстановлен недавно. Значение его понято из контекста, но этимологически не доказано: «река Стугна:
худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту...»
Мусин-Пушкин: «река Стугна: она пагубными струями пожирает чужие ручьи и разбивает струги у кустов...»
За время, прошедшее после первого издания, исследователям удалось привести этот отрывок в следующий вид: «река Стугна, худу струю имея, пожреши чужи ручьи и струги, рострена к усту...»
В. И. Стеллецкий: «река Стугна: скудную струю имея, поглотив чужие ручьи и потоки, расширяясь к устью...»
«Ростре, на кусту» - переводили как - «растерев на кусту», «простерев на кусту», имея в виду значение слова «стругы» - корабли. Потом выяснилось, что «стругы» синонимично лексеме «ручьи» - в источниках эти написания заменяют друг друга.
Я предлагаю видеть здесь билингву, скрещение двух синонимов. Таких пар в «Слове» несколько: «туга и тоска» (туга - тоска), «свет - заря», «свычаи - обычаи». В этот ряд помещаю - «ручьи и стругы» («ручьи - стругы»).
Переводим: «река Стугна скудную струю имея, вбираешь чужие ручьи - струги, рострена к устью».
Стеллецкий угадал близкое значение глагола. Оно подсказывается содержанием отрывка. Но корень «трен» более нигде не встречен.
Может быть, «ростерена»? Контекст противоречит этому смыслу.
В казахском языке есть «терен» - 1) глубокий, 2) содержательный. Терен су - глубокая вода. Терен ой - глубокая мысль; терен магналы соз - слово с глубоким смыслом. Но значение «глубокий», по-моему, вторично. Слово происходит от «тер» - собирай. Терен - причастие прошедшего времени, буквально «собранное», «содержательное», «умноженное». Оно могло одинаково выступать и в значениях - «увеличенное в объеме», «расширенное в плане». Мне представляется возможным, что вначале это образование выражало именно увеличение площади (если применять его к земле, к рекам и подобным объектам).
Диалектная форма тipiн (татарское), вероятно, предшествовала славянской палатализованной — «ширина».
Таким образом, считаю, что рострена могла быть старой формой глагола расширена.

«Слово» - уникальный памятник, в котором сохраняются многие тюркские лексемы в их самых первых значениях. Невидимый тюркизм - одно из главных доказательств подлинной древности «Слова о полку Игореве», в основе языка которого лежит южнорусский диалект XII века.

До куриц тмутороканя

Всеслав «изъ Киева дорискаше до куръ Тмутороканя».
Мусин-Пушкин решил, что князь, «рыскал до Курска и Тмутороканя», поэтому и писал «Куръ» с заглавной буквы.
Ныне принято объяснение Д. С. Лихачева - «до куръ = до петухов», подразумевая «до пения петухов». Такое прочтение не согласуется с грамматикой (нe говоря уже о смысловой искусственности). Опрощая грамматическую схему, мы получаем единственное число именительного падежа - «кура Тмутороканя». Таким образом, не до петухов скакал Всеслав, а до куриц («до кур»). Пренебречь этим нюансом нельзя. Чтобы прийти к нужному Д. С. Лихачеву выводу, следует дописать недостающую форму - «до куровъ Тмутороканя».
Я предлагаю рассмотреть выражение «до куръ Тмутороканя» и с другой стороны. Есть тюркское слово «кура» - стена, ограда (в современном татарском - кура, в казахском - кора). Древность его доказывается тюркскими памятниками Х-XI веков. Происхождение его прозрачно - от корня «кур» - строй, воздвигай;
(курган - крепость, постройка; курма - тоже; куран - тоже, курм - тоже) (1).
В «Слове» еще не употребляется лексема «стена» (она германского происхождения и пришла в русский язык позже). Ее эквивалент - «забрало» («въ Путивле на забрало»).
Стена русского города Путивля - забрало; стена половецкого города Тмутороканя - «кура».
Родительный падеж множественного числа - «кур». Таким образом перевожу: Всеслав «доскокал до стен Тмутороканя». «Кура» - еще один невидимый тюркизм «Слова». Переписчик мог уже не знать древнего значения этой лексемы, но сохранил ее без перевода и толкования благодаря тому, что она звучала знакомо. В русском языке были формальные аналоги. По этой причине могли сохраниться и некоторые другие невидимые тюркизмы:в «Слове» и прочих памятниках.

Аминь!

(Смысл древнееврейского слова «аминь» - истинно, правильно, верьте!) Итак, мы предположили, что пергаментный список «Слова» дошел до Переписчика XVI века без последних страниц. И ему пришлось дописывать окончание.
Он не обладает всей суммой знаний исторических и выдающимся литературным даром, которые требуются для завершения такой непростой вещи. Да ему этого и не нужно. Задача его проста-сделать переписанную повесть понятной читателю XVI века.
В последней уцелевшей части «Слова» описывается побег Игоря, и этот эпизод, по мнению невольного соавтора, завершался в утерянных страницах картиной возвращения князя на родину, всенародной радостью пo случаю его избавления.
Воинские повести, которых в те дни немало писалось, обычно кончаются здравицей в честь героев. И нарушать столь популярную традицию Переписчик не стал.
Таким путем, на мой взгляд, сложилась фабула Дописки. Стилистически весь финал - вполне цельный, самостоятельный кусок, резко отличный от остального текста. Кажется, что все слова финала изображены заглавными буквами. То ли предвкушение окончания трудной работы наполняет ликованием последние строки? То ли представившаяся возможность самостоятельного творчества дает эмоциональный разгон перу копииста? Но очевидно одно - невероятная гремящая нота разрушает тонкую, пластичную конструкцию поэмы. Нелепая, как фанфара в финале «Концерта для струнного оркестра». Как туш и призы чемпионские марафонцу, пришедшему последним.
Не мог сам автор сделать такой вывод в пользу Игоря. Он-то знает его подлинную цену.
Переписчик же уверен, что литературные произведения в древности посвящались самым выдающимся деятелям Руси. Ход его мыслей вполне прочитывается - была веская причина у киевского писателя обратиться к житию Игоря. И, видимо, вскрывалась она в утерянных страницах. Возможно, там Игорь стал великим киевским князем и прославил свое имя победами над погаными. А весь предыдущий текст - лишь вступление к настоящей повести о голове русской земли..После побега Игорь, вероятно, собрал новое войско и нанес: поганым сокрушительное поражение. И это логично, ибо стоило ли браться за перо для того только, чтобы отметить неудачу какого-то князя!- полагает П-16.
Так, по-моему, Игорь стал головой русской земли.
Весь последующий текст развивает тему головы.

Солнце светится на небесе -
Игорь князь въ Руской земли.
Девици поють на Дунай,
вьются голоси чрезт» море до Кiева.
Игорь идетъ по Боричеву къ Святой Богеродици Пирогощей.

Давно исследователи стараются понять, почему Игорь, вопреки летописным сведениям, едет из плена в Киев. а не в Новгород-Северск. Но если учесть, что из текста «Слова» не явствует его Новгород-Северская «прописка» и Святослав киевский называет Игоря и Всеволода «о моя сыновчя», термином, вышедшим к XVI веку из употребления (сыновец - племянник, двоюродный брат) и отчество у Игоря - Святославич, то нетрудно решить, в каких отношениях состоит «юный» Игорь с великим князем, и где дом его отчий. В Киеве. И после побега куда стопы свои направит блудный сын? В Киев, к отню злату столу. А других источников по Игорю, как я предполагаю. Переписчик попросту не знал, ориентировался исключительно на те данные, что сумел почерпнуть из «Слова». Проверять свою версию анализом летописной литературы он не счел нужным: отношение к «Слову» у него было не такое как у нас. Он выполнял работу не исследовательскую. По нему - лишь бы складно. Но указав путь следования Игоря к Киеву, он допускает очень любопытную неточность. По Воричеву взвозу проходит дорога, ведущая не из Поля, а из глубин Руси
Пешему Игорю надо было обогнуть Киев, дав огромный круг, чтобы вступить на Боричев взвоз.

Страны ради, гради весели.

Формально строка совершенна. Гремящая аллитерация с открытым гласным (ра-ра-ра), маршевый ритм - создают музыкальный подтекст, соответствующий праздничному смыслу лексической композиции. Великолепная стилизация.
...Изъявление радости, как говорилось - традиционная деталь сюжета летописной повести, если речь идет о победе или избавлении. В Ипатьевской летописи: «Се же избавление створи господь въ пятокъ въ вечеръ. И иде пеш 11 денъ до города Донця, и оттоле иде во свои Новъгородъ и обрадовашася ему. Из Новъгорода иде ко брату Ярославу къ Чернигову, помощи прося на Посемье. Ярославъ же обрадовался ему и помощь ему да(ти) обеща... Игорь же оттоле еха ко Киеву къ великому князю Святославу и радъ бысть ему Святославъ, такъ же и Рюрикъ, сватъ его».
Этими словами кончается летописная повесть.
Отметим, что ни о каком молении не упомянуто: Игорь озабочен насущными делами.
Фактическая сторона летописной информации не вызывает сомнений. Маршрут его логичен и оправдан:
Поле - Донецк - Новгород-Северск - Чернигов - Киев.
Единственно в чем может упрекнуть летописца строгий историк - в христианской жалостливости. Хронист-монах за событиями не видит того идейного смысла, который явлен Автору. Он по-христиански порицает Игоря за разбой в Переяславском княжестве более, чем за опрометчивый поход его в Степь. Недаром в горьком монологе у Каялы Игорь вспоминает свое избиение «христиан». И вот теперь бог покарал его. Половцы, по мнению летописца, бич божий, наказующий Игоря за rpexи его прежние.
Но в муках грешник очистил душу и исцеленным возвращается на родину, прощенный богом.
И рады ему жители Новгород-Северского за то, что вернулся сам, оставив в чужой земле тысячи их сынов братьев и отцов. И рад двоюродный брат Ярослав черниговский (погиб воевода Ольстин Олексич и весь полк его).
И рад Святослав Всеволодич и сват его Рюрик (им пришлось по вине Игоря еще раз встретиться с Кончаком у Переяславля и считать плененных и казненных половцами людей русских, не говоря уже о том, что Игорь сорвал их далеко идущие замыслы).
Когда Святослав узнал от купцов о разгроме и пленении Игоря, он будто бы сказал: «Да како золъ ми бяшетм на Игоря, тако ныне жалую болми по Игоре, брате моемъ».
Святослав при встрече с обесславленным, несчастным князем мог проявить жалостливую радость сильного. и встрече с обесславленным, несчастным князем мог проявить жалостливую радость сильного. Иного неудачник Игорь и не достоин. Последнюю попытку выбиться в «великие» он использовал, и другой возможности ему более не представится. И при всей доброте, проявленной к Игорю, летописец не может заставить ликовать всю Русь по случаю возвращения Игоря («Голова Руси» бьется у чужих порогов, вымаливая крохи
помощи).
Чувства, описанные в летописи, не общенародные, а частные, родственные. «Страны ради, гради весели» - мог утверждать человек, незнакомый со всей этой историей.
Лаврентьевская летопись и вовсе «безрадостна». Ее сообщение кончается сухо и деловито: «И по малыхъ днехъ ускочи Игорь князь у половець. Не оставить господь праведного въ руку грешничю, очи бо господни но боящаяся его, а уши въ молитву ихъ. Гониша бо по немъ и не обретоша».
Постскриптум:
Радость, обобщенная, общехристианская, была уже знакома книжнику XVI века. Это возвышенное чувство испытано Русью, сбросившей трехсотлетнее иго. И выражение в литературе такой радости становится привычным настолько, что, переписывая поэму, повествующую о поражении, книжник заканчивает ее бравурными фразами, более подходящими к победным сводкам.

«Слово» начиналось славой князьям XI века, старому Ярославу, храброму Мстиславу и др. Тем, кто объединял, собирал Русь. Им автор противопоставляет некоторых старых и нынешних князей, несущих розно родную землю.
И этим князьям не песнь его, а обличение. Зачинщиком распрей автор считает Владимира Мономаха. Он проводит линию «от старого Владимира до нынешнего Игоря».
Исследователи увидели в этом соседстве оппозицию. Переписчик же и вовсе решил, что автор хочет воспеть нынешних князей, также как Боян - прежних. Он использовал зачин как предлог для кольцевой композиции и появляются в финальной части обобщающие формулы:

Певше песнь старымъ княземъ, а по томъ молодымъ пети -
Слава Игорю Святъславлича, буи-тур Всеволоде
(Владимiру Игоревичу!)
Здрави князи и дружина: побарая за христьяны на поганыя плъки!

Боян пел славу старому Ярославу, храброму Мстиславу, красному Роману Мстиславичу понятно почему. Но почему теперь должна возноситься слава этим «молодым»? Неуместность подобной здравицы очевидна.
...Впервые в тексте появляются «Христианы», причем в написании позднем, не ранее XV-XVI веков. В эпоху «Слова» в ходу иная форма - «крестьяне» («кристиане»). И только, когда старое произношение наполнилось иным содержанием - земледелец, утверждается единственная - христиане.
И, наконец, последний аккорд финала.
Блик странного света, на миг вырвавший из темноты , истинный лик писателя-Переписчика.
Строка выдает его настоящее отношение к идее княжеской славы, которая добывалась дорогой ценой. Он мог лишь догадываться о будущих победах Игоря, но он твердо знал уже, что одно его мероприятие закончилось трагически.
В княжеских сварах гибли люди и во времена Переписчика. Он давно размножает рукописи, в которых князья добывают себе честь и хвалу, принося в жертву многие тысячи крестьянских жизней. И как бы не вставал он на цыпочки, выкрикивая славу неведомым князьям - Игорю и Всеволоду, забыть только что переписанные им строки, живописующие кровавую участь дружины их - он не мог.
...Чръна земля подъ копыты костьми была посеяна, а кровiю польяна...
...ту кроваваго вина недоста, ту пиръ закончаша храбрiи Русичи - сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую...
...а Игорева храбраго плъку не кресити...
«Слово» переписывалось для продажи какому-нибудь владетельному лицу. Возможно, князю. И Переписчик был ограничен в выражениях чувств своих. Он скрывает под ворохом крашеных лепестков славословия блестящий, горький шип.
Термин «аминь», заключая каждую молитву, каждый церковный текст и многие произведения героического жанра,, приобретает в народном языке предметное значение - конец (1).
Народная семантика тонко обыграна Переписчиком.
...Мусин-Пушкин расчленил последнюю фразу «Слова о полку Игореве» так: «Княземъ слава а дружине! Аминь». И перевел: «князьям слава и дружине! Конец». Эта разбивка и перевод приняты всеми следующими переводчиками.
В предисловии к своему изданию Мусин-Пушкин писал: «Остались еще некоторые места невразумительными, то и просит (переводчик) всех благонамеренных читателей сообщить ему свои примечания для объяснения сего древнего отрывка Российской словесности».
До сих пор «благонамеренные читатели» признают, что противительный союз «а» здесь употреблен автором в значении сочинительного - «и».

В «Слове» четко разделяются эти два союза.
...А Игорь Князь поскочи горностаемъ къ тростiю и белымъ гоголемъ на воду. Въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ и потече къ лугу Донца и полете соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку и обеду и ужине...
И т. п.
Нет ни одного случая применения «а» в качестве союза «и», да и зачем, если оба союза полноправно участвуют в грамматике «Слова».
...не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа.
...Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше... и т. п.
Но мы договорились, что заключение написано другим человеком, в другое время. Может быть, в языке Переписчика «а» употреблялся вместо «и»?
Вот примеры из финала:
...Певше песнь старымъ Княземъ, а по томъ молодымъ пета...
...Здрави князи и дружина...
Как видим и здесь оба союза выступают в традиционных для русского языка значениях. Нет никаких грамматических и исторических основании подозревать, что писатель вдруг применяет союз «а» в качестве сочинительного, противореча грамматике всего текста.
В «Слове» союз «и» встречается в 88 случаях, «а» - в 55.
Н. М. Дылевский отмечает с полной серьезностью этот удивительный факт: «В одном случае союз «а» встречается в соединительном значении: «Княземъ слава а дружине» (2).
Одно то, что он признает возможность такого невероятного, необъяснимого нарушения, делает несерьезным название его статьи. Он даже не пытается найти хоть какое-то объяснение подозрительно одинокому «а» или объявить розыск прецедентов в истории древнерусской письменности. Просто констатирует наличие - и все. Почему не признают знаменитое «а» противительным союзом? Потому, что получается фраза шокирующая:
«Князьям - слава, а дружине - аминь!»
Не укладывается это в сознании мудрых ученых. Позволить себе такое! Закончить дерзостью великое произведение, гордость славянской литературы!.. Невозможно! Пусть лучше это треклятое «а» превратится в «и».
...Фемиде завязывали глаза, дабы взор ее не отвлекался на созерцание многочисленных истин. Ибо Истина - одна, в сердце твоем. И только она подскажет тебе нужное решение. Эту Истину сейчас называют убежденностью. Или более точным термином - предубежденностью.
Великое произведение должно быть во всем строгим и последовательным. Никаких тебе отклонений в стороны:. не до шуток. И уничтожают таким прочтением одну из самых гениальных строк мировой поэзии,
Сверкнув случайно из-под пера рядового монаха и не мечтавшего о литературной славе, она по достоинству стала печальным алмазом в жестяном венце златого слова славянской письменности.
Веками, тысячелетиями скачут лихие воины «аки серые волци в поле, ищущи себе чести а князю славы».

Слава Игорю Святъславлича!
Буйтур Всеволоде!
(Владiмиру Игоревичу!)
Здрави князи и дружина,
побарая за христъяны на поганыя плъки!
Княземъ - слава, а дружине -
аминь...

Автор «Задонщины» имел перед собой полный экземпляр «Слова». И мы вправе предположить, что отблеск подлинного финала отразился в завершающих словах «Задонщины». «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче» посвящено замечательной победе объединенных сил восточных славян и их союзников литовцев над ханом Мамаем. Эта победа вдохнула уверенность в Русь: впервые почувствовала она, что сокрушить силу татарскую можно.
Казалось бы, здесь место здравице и славе великому Дмитрию Донскому и его сподвижникам действительно «побаравшим за христиан» поганые полки.
Дмитрий Донской, великий князь, заслужил право называться головой русской земли, солнцем на небесах ее, право быть воспетым странами и городами. И уж такой литой строкой - «страны рады, грады весели», если бы она значилась в «Слове», автор «Задонщины», надо полагать, не преминул бы воспользоваться.
Во всем послушно следуя поэтике великого образца, Софоний, надо полагать, придал бы достойное значение в своем труде и апофеозному финалу, который более подходит к «Задонщине», чем к «Слову». Но этого не случилось, вероятней всего потому, что в том экземпляре «Слова» заключительные строки несли другое, несравненно более грустное содержание. Заканчивалось «Слово» не здравицей, а монологом Игоря, в котором он подводил печальный итог своей деятельности. И слушателем его единственным был Овлур. Маршрут побега пролегал мимо поля несчастной битвы и горестные воспоминания заставили князя произнести прочувственно те слова, ради которых и писалось, наверное, «Слово о полку Игореве».
Лучшие строки поэмы, И эмоциональное воздействие их так сильно, что автор «Задонщины», перелагая на свой материал, - создает самую художественную, самую волнующую часть «Задонщины», в которой живет свет истинной, драматической правды.
Поразительно - повесть о великой победе русского народа кончается не здравицей, не славой, а печалью.
Монолог Дмитрия Донского после битвы:
«И князь великий Дмитрий Иванович говорит:
Братья и бояре, князья молодые! Вам, братья, место суда между Доном и Днепром на поле Куликовом, на речке Непрядве; положили вы головы за русскую землю и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем.
Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, в свою залесскую землю и сядем брат на своем княжении. Чести мы, брат, добыли и славного имени. Богу нашему слава». (Перевод).
Сколько достоинства и скромности в словах Освободителя Родины. Мягко, ненавязчиво оттенена мысль о бескорыстности его служения: не за великий престол, не за право быть самодержцем - эта битва.
Я предполагаю, что в покаянном монологе Игоря говорилось все то, что скрывалось прежде в намеках Бояна. И, наверное, были там слова: «Простите мя, братья...»