«Школа и жизнь на примере образов Остапа и Андрия»

Конфликт отца и учителя кипит и у Гоголя, в «Тарасе Бульбе»; и, сохраняя присущий ему и уже ставший традиционным комизм, обретает он и трагические очертания. Наряженные в несуразную униформу украинских школяров, Остап и Андрий прибывают в дом отчий. И встречает их громоподобный хохот отца: «А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии?» - потешается отец над сынами. Смех его, впрочем, обращен не столько к Остапу и к Андрию, сколько к «академии», к школе, в которой они обучались. Осмеиваются, в конечном счете, учителя; и спор с учителями киевской «академии», спор со школой вообще здесь настолько всепроникающ, что, право же, «Тараса Бульбу» можно было бы назвать какою-то «педагогической поэмой» позднего украинского средневековья.

Повествование в «Тарасе Бульбе» то и дело возвращается к противопоставлению: «школа - жизнь». Жизнь раздольна, вольна и волнующе широка. В жизни - украинская природа с безбрежной степью, с серебристым Днепром. В жизни - труд, ремесло, ибо запорожцы - умельцы, мастера на все руки. «Не было ремесла, которого бы не знал казак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу…» В жизни - ратная доблесть и удаль, не знающие меры пиры и не знающий удержу смех. Школа - какая-то антижизнь. «Тогдашний род учения страшно расходился с образом жизни: эти схоластические, грамматические, риторические и логические тонкости решительно не прикасались к времени, никогда не применялись и не повторялись в жизни… Самые тогдашние ученые более других были невежды, потому что вовсе были удалены от опыта».

Здесь прервем Гоголя, остановимся. У него - апология, защита Запорожья и преувеличенно скептическое отношение к просвещению в официальных центрах Украины. Почему? Не последнюю роль в создании «Тараса Бульбы» играла полемика. В данном случае - полемика с реакционным писателем Фаддеем Булгариным, назойливым врагом Пушкина, Вяземского, неумно и зло нападавшим в печати на Гоголя.

В 1833 году Булгарин публикует роман «Мазепа». Он берется судить о давних, допетровских временах истории Украины, и в предисловии к роману он пишет, что тогда просвещение «сосредоточивалось в малом числе избранных и составляло резкую противоположность с дикостью Запорожья и Заднеприя, где все достоинство человека поставлялось э удальстве и в наездничестве». Писания Булгарина были весьма занимательны, по-своему популярны, и невежественные суждения его получали достаточно широкое распространение. Суждения о «дикости Запорожья» шли в




толпу разнородной читающей публики. Мог ли Гоголь стерпеть подобное? Нет, конечно! И с ревнивым чувством отца, выступающего на защиту своих сыновей, он берется за эпопею о высокой культуре и о высокой трагедии жизни на маленьком острове, в Запорожской Сечи. У него - другая концепция просвещения: он всматривается в достаточно условное прошлое, с тревогой и грустью прозревая там истоки многих бед настоящего. Жизнь и школа уже разделяются. Обучение отделилось от воспитания. Тарас Бульба трогателен в своем стремлении обнаружить знание им римских поэтов; но он - едва ли не последний из тех, кто взял бы на себя смелость воспитывать своих сыновей и одновременно учить их чему-то. Да и то… Уж чего, казалось бы, проще: научить сына читать и писать! Но Остап был отдан учителям. Он был послан как раз туда, где якобы сосредоточивалось просвещение. Остап, как .известно, четырежды закапывал, как бы хоронил заживо свой букварь и бежал; его ловили, беспощадно карали, но он утихомирился лишь тогда, когда отец его пригрозил, что, если Остап не вернется в школу, он и в Сечь его никогда с собой не возьмет.

Тарас - отец, вверивший своих любимцев учителю, школе; но каким-то настоящим, подлинным учителем буйных своих сыновей он хочет стать сам. Киевской «академии» противопоставляется иная, лучшая школа. «А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю в Запорожье. Вот где наука, так наука! Там вам школа; там только наберетесь разуму»,- говорит Бульба. И не знает казак, что в ту минуту, когда было произнесено им жизнерадостное и манящее в светлые дали слово, над ним незримою тенью нависла трагедия.

* «Не приведи бог служить по ученой части, всего боишься. Всякий мешается, всякому хочется показать, что он тоже умный человек»,- сокрушается в «Ревизоре» смотритель училищ Лука Лукич Хлопов, подводя итоги дискуссии с городничим, Антоном Антоновичем. А дискуссия шла о нравах местных учителей. «Они люди, конечно, ученые и воспитывались в разных коллегиях, но имеют очень странные поступки, натурально неразлучные с ученым званием»,- меланхолически печалится городничий. И рассказывает об учителе, который, взошедши на кафедру, обязательно скорчит гримасу: «Вот этак (делает гримасу)». А учитель истории наделен до неприличия неистовым темпераментом: начал он про Александра Македонского говорить «и, что силы есть, хвать стулом об пол. Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?»

Тарас Бульба посягнул на законы истории, на ее объективный, от нас не зависящий ход: он захотел совместить в себе то, что со временем неизбежно дифференцируется,- отца и учителя. И на обоих поприщах - катастрофа: для отца нет большего горя, чем видеть гибель сына; а для учителя нет большего горя, чем измена ученика. Отец и учитель совмещаются в естественном мире, в природе: в мире зверья и птиц нет, очевидно, школ, и родители обучают детенышей сами, на свой страх и риск. Разделения нет и у так называемых «диких» народов, у первобытных племен, у кочевников-скотоводов. Но цивилизация требует разделения семьи и школы с их взаимным дополнением, с их взаимным влиянием и соперничеством. И возврат к истокам истории в мире ее невозможен. Но как он желанен! И что, если кто-то попытается вернуться к истокам исторического бытия человечества и соединить, слить в себе разорванное, отца и учителя? Такое возможно, и возможно именно в литературе, позволяющей художнику мыслить единым разъединенное, слитным распавшееся и целостным расчлененное. И будет это смелым, дерзостным и простодушным бунтом против цивилизации и против существующего порядка вещей.