«Отражение трагедии личности семьи и народа в поэме Ахматовой «Реквием»»

«А здесь, в глухом чаду пожара

Остаток юности губя,

Мы не единого удара

Не отклонили от себя...»

А. Ахматова

У каждого поэта — своя трагедия. Именно она и интересна современникам. Трагедия Анны Ахматовой в том, что, когда в её стихах зазвучали подлинно граж­данские мотивы, она была вынуждена молчать. Поколение не знало своего поэта. Для многих Ахматова оставалась автором любовных стихотворений, прелестных, глубоких, но далёких от тревог и ужасов современной жизни. Очень немногие знали о том, какая огромная работа идёт в душе поэта, какие гневные и горькие строки хранятся, таятся в памяти.

Поколение Ахматовой было надломлено Октябрьской революцией, выбито из колеи, лишено опоры — прежде всего духовной, нравственной. Генрих Гейне гово­рил, что все трещины мира проходят через сердце поэта. Трагедию своих современ­ников Ахматова почувствовала и предсказала ещё в 20-е годы:
«Всё расхищено, предано, продано,
Чёрной смерти мелькало крыло,
Всё голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?»

Последняя строка ещё сохраняет какую-то надежду на изменение, жизни — надежду, к сожалению, так и не оправдавшуюся. В отличие от Марины Цветае­вой, которая всегда была «за всех, противу всех» (и местоимение «мы» в её стихах непредставимо), Ахматова всегда ощущала себя частью поколения, эпохи, поэтому по праву могла сказать:
«Я — голос ваш, жар вашего дыханья,
Я — отраженье вашего лица...»

Именно страдающий голос многих тысяч людей прозвучал в «Реквиеме», на­писанном в 30-е годы. В то время сына Ахматовой, Льва Николаевича Гумилёва, молодого талантливого ученого, несколько раз арестовывали. И вместе с другими женщинами поэт Анна Ахматова стояла в долгих тюремных очередях, с ужасом и надеждой вглядываясь в окошко, где равнодушный надзиратель скучным ка­зённым голосом сообщал ей скудные сведения о сыне.

На первый взгляд, «Реквием» кажется состоящим из разрозненных стихотво­рений. Эта разрозненность словно бы впитала в себя ритуал посвящения в поэму. Л. К. Чуковская, потерявшая в это время мужа, вспоминала, как Ахматова молча писала на клочках бумаги строки стихов, давала прочитать, а затем так же молча сжигала листок. Она, как и все, боялась слежки, доносов. Её вынужденная немота была порождена не только непризнанием, но и страхом, который роднил Ахмато­ву, интеллигентную женщину, поэта, с любой малограмотной раскулаченной кре­стьянкой. И лишь несколько посвященных долгие десятилетия хранили в памяти её «Реквием», её боль и гнев.

Вся поэма пронизана мучительной логикой ожидания — ожидание ареста, ожидание приговора, ожидание сына из тюрьмы. И ощущение смерти — когда, кажется, уже больше нельзя терпеть эту муку. Что делает обычный человек, ког­да жизнь невыносима, но и умереть невозможно? Пытается забыться — в молит­ве, в труде, в мелких бытовых заботах. Что делает поэт? Пытается облечь своё страдание в стихи. И не только своё. Ахматова пишет в предисловии о женщине, случайно «опознавшей» её в тюремной очереди. Она «очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом):

— А это вы можете описать?

И я сказала:

— Могу».

Подобно моцартовскому «Реквиему», написанному на заказ, Ахматова тоже получила заказ — описать всех тех, кто уже погиб в тюрьмах и лагерях, и тех, кто ещё должен погибнуть. Поэтому, горюя о судьбе своего ребёнка, она вспоми­нает о Богородице и её сыне, распятом за всех людей. Ведь сюжет поэмы — это, по сути, путь Матери вместе с Сыном (Ахматовой хотелось бы — вместо сына!) по его крестному пути. Ахматова пишет о безмерности материнского страдания:
«Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел».

Поэт совершает восхождение от частной судьбы к судьбам всей страны, всего мира и в то же время Ахматова предельно конкретно описывает своё время и свой город:
«Это было, когда улыбался
Только мёртвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград...
Звёзды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами чёрных марусь».

Становясь частицей обездоленного народа, Ахматова выражает своё и его горе так, как это делали безымянные авторы народных песен:
«Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В тёмной горнице плакали дети,
У больницы свеча оплыла».

И монотонность отчаяния звучит, как мотив колыбельной:
«Тихо льётся тихий Дон,
Жёлтый месяц входит в дом.
Входит в шапке набекрень,
Видит жёлтый месяц тень».

Страдающая женщина хочет, наверное, забыть о своей боли. Но великий поэт, невольный летописец эпохи, понимает, что забыть — нельзя. Забыть — предать. Ибо сотни тысяч невинно убиенных будут жить только в памяти жён и матерей.

Тема забвения и памяти перекликается в «Эпилоге» поэмы с темой памятни­ке самому поэту (об этом когда-то писали Державин и Пушкин).

Давая согласие на памятник в «этой стране», Ахматова просит не ставить его ни около моря, где прошло её детство, ни в Царском Селе, городе муз и поэзии. Нет, памятник должен стоять у тюремной стены:
«...здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание чёрных марусь,
Забыть, как постылая хлюпала дверь
И выла старуха, как раненый зверь».

Это должен быть памятник не только Поэту, но и Матери, оплакивающей своих и чужих детей:
«И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слёзы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли».

Здесь голубь — как символ посмертного бытия, успокоения. И величавая картина Невы напоминает о самом красивом в мире городе, построенном на человеческих костях. И этот город вечен, как вечны слёзы матерей, теряющих своих детей. А значит, всегда будет звучать по ним реквием — «Реквием» Анны Ахма­товой, как протест всех матерей против мировой несправедливости.