Что делать?
Николай Гаврилович Чернышевский
Краткое изложение
Читается примерно за 10 минуты
Сочинения
116 сочинений
Главные герои
И их характеристика
«Сочинение на тему труда в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?»»
Сочинение
Камнем преткновения для многих читателей романа «Что делать?» являются сны Веры Павловны. Их трудно бывает понять, особенно в тех случаях, когда из цензурных соображений Чернышевский высказал свои идеи в слишком аллегорической форме.
Но один из образов, представленных во втором сне Веры Павловны, не вызывает сомнений в том, для чего он создан автором. Это — «реальная грязь». Что же имеет в виду Чернышевский, употребляя этот термин?
Сначала он сам задает вопрос: «Почему из одной грязи родится пшеница такая белая, чистая и нежная, а из другой грязи не родится?» Вместе со своей героиней автор замечает: там, где вода не имеет стока, образуется гниль, в которой не может расти пшеница. Эта гниль — «фантастическая грязь», которая образуется, когда отсутствует движение. А движение, по Чернышевскому, «есть реальность», главный элемент которой — труд.
Та среда в человеческом обществе, где в чести труд, порождает достойных людей, несмотря даже на грубость этой среды. Достаточно вспомнить семью Верочки Розальской, чтобы в этом убедиться. Трудовая среда не убивает в человеке здорового начала — эту мысль подчеркивает Чернышевский, она составляет основу не только второго сна Веры Павловны, но и всего романа.
Конечно, и в «фантастической грязи», то есть в среде праздной, могут родиться «здоровые колосья». Примером тому является Рахметов. Но люди, способные трудиться, являются в этой среде исключением.
Все «новые люди» — Вера Павловна, Кирсанов, Лопухов — вышли именно из трудовой среды, труд для них является потребностью. Собственно, именно в этом смысле они и названы новыми людьми — по сравнению, например, с прежними героями русской литературы, такими, как Онегин или Печорин.
Казалось бы, их труд подчиняется только требованиям целесообразности. Вера Павловна говорит: «Я завела мастерскую затем, чтобы эти прибыльные деньги шли в руки тем самым швеям, за работу которых получены». Но в то же время она «с первых же дней стала приносить книги. Сделав свои распоряжения, она принималась читать вслух...»
Таким образом, становится ясно, что труд для героев не только способ получения прибыли — пусть даже наиболее справедливый, — но, главное, возможность сеять «разумное, доброе, вечное».
Есть и еще одна особенность отношения к труду, присущая «новым людям». Это стремление к тому, чтобы труд был творческим. Вера Павловна стремится к тому постоянно. Как только она чувствует, что «переросла» свои мастерские, что там можно обойтись и без нее, она находит новое поприще: становится врачом. И Кирсанов, ее муж, охотно помогает ей в этом, потому что ему самому понятна потребность не просто труда, но труда творческого.
В романе «Что делать?» показаны «новые люди» и новый тип человеческих отношений. Он распространяется на все сферы жизни: профессиональную, семейную, дружескую. Суть этого нового типа со всей полнотой проявляется в том повседневном творческом труде, которым постоянно заняты герои романа.
Нетрадиционная и непривычная для русской прозы XIX века завязка произведения, более свойственная французским авантюрным романам, - загадочное самоубийство, описанное в 1-й главе «Что делать?» - была, по общепринятому мнению всех исследователей, своего рода интригующим приемом, призванным запутать следственную комиссию и царскую цензуру. Той же цели служил и мелодраматический тон повествования о семейной драме во 2-й главе, и неожиданное название 3-й - «Предисловие», которая начинается словами: «Содержание повести - любовь, главное лицо - женщина, - это хорошо, хотя бы сама повесть и была плоха...» Более того, в этой главе автор, полушутливым-полуиздевательским тоном обращаясь к публике, признается в том, что он вполне обдуманно «начал повесть эффектными сценами, вырванными из середины или конца ее, прикрыл их туманом». После этого автор, вдоволь посмеявшись над своими читателями, говорит: «У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это все-таки ничего «...» Истина - хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей». Читатель озадачен: с одной стороны, автор явно презирает его, причисляя к большинству, с которым он «нагл», с другой - как будто готов раскрыть перед ним все карты и к тому же интригует его тем, что в его повествовании присутствует еще и скрытый смысл! Читателю остается одно - читать, а в процессе чтения набираться терпения, и чем глубже он погружается в произведение, тем большим испытаниям подвергается его терпение...В том, что автор и в самом деле плохо владеет языком, читатель убеждается буквально с первых страниц. Так, например, Чернышевский питает слабость к нанизыванию глагольных цепочек:»Мать перестала осмеливаться входить в ее комнату»; обожает повторы: «Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно»; речь автора небрежна и вульгарна, и порой возникает ощущение, что это - плохой перевод с чужого языка: «господин вломался в амбицию»; «Долго они щупали бока одному из себя»; «Он с изысканною переносливостью отвечал»;»Люди распадаются на два главные отдела»; «Конец этого начала происходил, когда они проходили мимо старика»; авторские отступления темны, корявы и многословны: «Они даже и не подумали того, что думают это; а вот это-то и есть самое лучшее, что они и не замечали, что думают это»; «Вера Павловна «...» стала думать, не вовсе, а несколько, нет, не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней «...», или она думал что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? Да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это». Временами тон повествования словно пародирует интонации русской бытовой сказки: «После чаю... пришла она в свою комнатку и прилегла. Вот она и читает в своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: что это, последнее время, стало мне несколько скучно иногда?» Увы, подобные примеры можно приводить до бесконечности...Ничуть не меньше раздражает смешение стилей: на протяжении одного смыслового эпизода одни и те же лица то и дело сбиваются с патетически-возвышенного стиля на бытовой, фривольный либо вульгарный. Почему же российская общественность приняла этот роман? Критик Скабичевский вспоминал: «Мы читали роман чуть ли не коленопреклоненно, с таким благочестием, какое не допускает ни малейшей улыбки на устах, с каким читают богослужебные книги». Даже Герцен, признаваясь, что роман «гнусно написан», тотчас оговаривался: «с другой стороны, много хорошего». С какой же «другой стороны»? Очевидно, со стороны Истины, служение которой должно снять с автора все обвинения в бездарности! А «передовые умы» той эпохи Истину отождествляли с Пользой, Пользу - со Счастьем, Счастье - со служением все той же Истине... Как бы то ни было, Чернышевского трудно упрекнуть в неискренности, ведь он хотел добра, причем не для себя, но для всех! Как писал Владимир Набоков в романе «Дар» (в главе, посвященной Чернышевскому), «гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно хотел выразить бездарный беллетрист». Другое дело, как сам Чернышевский шел к этому добру и куда вел «новых людей». (Вспомним, что цареубийца Софья Перовская уже в ранней юности усвоила себе рахметовскую «боксерскую диету» и спала на голом полу.) Пусть же революционера Чернышевского со всей строгостью судит история, а писателя и критика Чернышевского - история литературы.
Но один из образов, представленных во втором сне Веры Павловны, не вызывает сомнений в том, для чего он создан автором. Это — «реальная грязь». Что же имеет в виду Чернышевский, употребляя этот термин?
Сначала он сам задает вопрос: «Почему из одной грязи родится пшеница такая белая, чистая и нежная, а из другой грязи не родится?» Вместе со своей героиней автор замечает: там, где вода не имеет стока, образуется гниль, в которой не может расти пшеница. Эта гниль — «фантастическая грязь», которая образуется, когда отсутствует движение. А движение, по Чернышевскому, «есть реальность», главный элемент которой — труд.
Та среда в человеческом обществе, где в чести труд, порождает достойных людей, несмотря даже на грубость этой среды. Достаточно вспомнить семью Верочки Розальской, чтобы в этом убедиться. Трудовая среда не убивает в человеке здорового начала — эту мысль подчеркивает Чернышевский, она составляет основу не только второго сна Веры Павловны, но и всего романа.
Конечно, и в «фантастической грязи», то есть в среде праздной, могут родиться «здоровые колосья». Примером тому является Рахметов. Но люди, способные трудиться, являются в этой среде исключением.
Все «новые люди» — Вера Павловна, Кирсанов, Лопухов — вышли именно из трудовой среды, труд для них является потребностью. Собственно, именно в этом смысле они и названы новыми людьми — по сравнению, например, с прежними героями русской литературы, такими, как Онегин или Печорин.
Казалось бы, их труд подчиняется только требованиям целесообразности. Вера Павловна говорит: «Я завела мастерскую затем, чтобы эти прибыльные деньги шли в руки тем самым швеям, за работу которых получены». Но в то же время она «с первых же дней стала приносить книги. Сделав свои распоряжения, она принималась читать вслух...»
Таким образом, становится ясно, что труд для героев не только способ получения прибыли — пусть даже наиболее справедливый, — но, главное, возможность сеять «разумное, доброе, вечное».
Есть и еще одна особенность отношения к труду, присущая «новым людям». Это стремление к тому, чтобы труд был творческим. Вера Павловна стремится к тому постоянно. Как только она чувствует, что «переросла» свои мастерские, что там можно обойтись и без нее, она находит новое поприще: становится врачом. И Кирсанов, ее муж, охотно помогает ей в этом, потому что ему самому понятна потребность не просто труда, но труда творческого.
В романе «Что делать?» показаны «новые люди» и новый тип человеческих отношений. Он распространяется на все сферы жизни: профессиональную, семейную, дружескую. Суть этого нового типа со всей полнотой проявляется в том повседневном творческом труде, которым постоянно заняты герои романа.
Нетрадиционная и непривычная для русской прозы XIX века завязка произведения, более свойственная французским авантюрным романам, - загадочное самоубийство, описанное в 1-й главе «Что делать?» - была, по общепринятому мнению всех исследователей, своего рода интригующим приемом, призванным запутать следственную комиссию и царскую цензуру. Той же цели служил и мелодраматический тон повествования о семейной драме во 2-й главе, и неожиданное название 3-й - «Предисловие», которая начинается словами: «Содержание повести - любовь, главное лицо - женщина, - это хорошо, хотя бы сама повесть и была плоха...» Более того, в этой главе автор, полушутливым-полуиздевательским тоном обращаясь к публике, признается в том, что он вполне обдуманно «начал повесть эффектными сценами, вырванными из середины или конца ее, прикрыл их туманом». После этого автор, вдоволь посмеявшись над своими читателями, говорит: «У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это все-таки ничего «...» Истина - хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей». Читатель озадачен: с одной стороны, автор явно презирает его, причисляя к большинству, с которым он «нагл», с другой - как будто готов раскрыть перед ним все карты и к тому же интригует его тем, что в его повествовании присутствует еще и скрытый смысл! Читателю остается одно - читать, а в процессе чтения набираться терпения, и чем глубже он погружается в произведение, тем большим испытаниям подвергается его терпение...В том, что автор и в самом деле плохо владеет языком, читатель убеждается буквально с первых страниц. Так, например, Чернышевский питает слабость к нанизыванию глагольных цепочек:»Мать перестала осмеливаться входить в ее комнату»; обожает повторы: «Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно»; речь автора небрежна и вульгарна, и порой возникает ощущение, что это - плохой перевод с чужого языка: «господин вломался в амбицию»; «Долго они щупали бока одному из себя»; «Он с изысканною переносливостью отвечал»;»Люди распадаются на два главные отдела»; «Конец этого начала происходил, когда они проходили мимо старика»; авторские отступления темны, корявы и многословны: «Они даже и не подумали того, что думают это; а вот это-то и есть самое лучшее, что они и не замечали, что думают это»; «Вера Павловна «...» стала думать, не вовсе, а несколько, нет, не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней «...», или она думал что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? Да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это». Временами тон повествования словно пародирует интонации русской бытовой сказки: «После чаю... пришла она в свою комнатку и прилегла. Вот она и читает в своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: что это, последнее время, стало мне несколько скучно иногда?» Увы, подобные примеры можно приводить до бесконечности...Ничуть не меньше раздражает смешение стилей: на протяжении одного смыслового эпизода одни и те же лица то и дело сбиваются с патетически-возвышенного стиля на бытовой, фривольный либо вульгарный. Почему же российская общественность приняла этот роман? Критик Скабичевский вспоминал: «Мы читали роман чуть ли не коленопреклоненно, с таким благочестием, какое не допускает ни малейшей улыбки на устах, с каким читают богослужебные книги». Даже Герцен, признаваясь, что роман «гнусно написан», тотчас оговаривался: «с другой стороны, много хорошего». С какой же «другой стороны»? Очевидно, со стороны Истины, служение которой должно снять с автора все обвинения в бездарности! А «передовые умы» той эпохи Истину отождествляли с Пользой, Пользу - со Счастьем, Счастье - со служением все той же Истине... Как бы то ни было, Чернышевского трудно упрекнуть в неискренности, ведь он хотел добра, причем не для себя, но для всех! Как писал Владимир Набоков в романе «Дар» (в главе, посвященной Чернышевскому), «гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно хотел выразить бездарный беллетрист». Другое дело, как сам Чернышевский шел к этому добру и куда вел «новых людей». (Вспомним, что цареубийца Софья Перовская уже в ранней юности усвоила себе рахметовскую «боксерскую диету» и спала на голом полу.) Пусть же революционера Чернышевского со всей строгостью судит история, а писателя и критика Чернышевского - история литературы.
Другие сочинения по этому произведению
«Без великодушных идей человечество жить не может».