«Николай Гаврилович Чернышевский»

Центральной фигурой эпохи 50—60х годов был великий русский учёный, писатель и революционер. Отец Чернышевского не был похож на большую часть русского православного духовенства. «Это был не поп или, по крайней мере, очень мало поп»,— писал о нём «Колокол» Герцена.

Саратов в те годы был глухим провинциальным городом, в /котором единственная книжная лавка закрылась из-за отсутствия покупателей, городом, населённым косными, ограниченными обывателями.

У отца Чернышевского была хорошая библиотека с большим количеством светских книг. Уже в детстве Чернышевский познакомился с сочинениями Пушкина, Жуковского, Гоголя, статьями Белинского, лучшими созданиями мировой литературы, прочитал множество книг по истории, географии и другим наукам.

Одарённый замечательными способностями, Чернышевский к 16 годам овладел латинским, греческим, французским, немецким и английским языками и был хорошо знаком с языками древнееврейским, татарским, персидским и польским. Большую часть этих знаний он приобрёл в результате неутомимого самостоятельного труда.

Он рано стал, по собственным словам, «библиофагом, пожирателем книг», но страсть к приобретению знаний не мешала ему оставаться живым, жизнерадостным подростком, общим любимцем товарищей, другом крепостной детворы.

Он рано познакомился с ужасами крепостного быта и с горячей любовью относился ко всем обездоленным и неимущим.

Отец Чернышевского был небогатым человеком, и мальчику были близки и понятны страдания и невзгоды трудового люда.

«Жизнь моего детства,— вспоминал он,— была погружена в жизнь моего народа, которая охватывала меня со всех сторон». В семинарии, куда определили мальчика, он сразу же обратил на себя внимание начальства, которое прочило ему блестящую духовную карьеру. Но эта карьера не привлекала Чернышевского, зачитывавшегося статьями Белинского и Герцена, сочинениями по философии, истории и литературе. Поэтому в 1846 г., не закончив семинарского курса, восемнадцатилетний Чернышевский отправился «на долгих» в Петербург, чтобы осуществить давнишнюю свою мечту — поступить в университет.

Блестяще сдав экзамены, Чернышевский стал студентом университета. Скоро, однако, наступило разочарование. Столичный университет вовсе не был похож на «храм науки», каким он издали представлялся Чернышевскому. По остроумному замечанию Герцена, был отделением «пожарного депо» — министерства народного просвещения, главная задача которого заключалась в тушении знания, чтобы искрами его не воспламенились умы молодёжи. Со всей присущей ему страстью Чернышевский отдался самообразованию. На некоторое время он увлёкся идеалистической философией Гегеля, но скоро понял её слабые стороны, «Система Гегеля… уже не соответствует нынешнему состоянию знаний»,— писал он.

Чернышевский отчётливо осознал, что мысли Гегеля «не дышат нововведениями», что Гегель — «раб настоящего положения вещей, настоящего устройства общества».

От Гегеля Чернышевский перешёл к изучению материалистической философии Людвига Фейербаха. Его книга «Сущность христианства» потрясла Чернышевского своим «благородством, откровенностью, резкостью».

Но Чернышевский не мог остановиться на философии, которая ставила своей задачей только познать мир, ему надо было найти пути к его преобразованию. С пристальным вниманием следит юноша Чернышевский за революционными событиями 1848 г. на Западе. Он сближается с некоторыми членами кружка Петрашевского и в книгах великих социалистов-утопистов ищет ответа на мучащие его вопросы. Как и Салтыков, а ещё ранее Белинский, он увлёкся идеями утопического социализма, проникся беспощадной критикой буржуазного строя насилия и грабежа и верой в неизбежность “победы социализма. Чернышевский освоил все теоретические богатства передовых умов Западной Европы. И не только освоил, но и ушёл далеко вперёд от своих западных учителей. «Чернышевский,— писал В. И. Белинский,— единственный действительно великий русский писатель, который сумел с 50х годов вплоть до 88го года остаться на уровне цельного философского материализма… Но Чернышевский не сумел, вернее: не хмог, в силу отсталости русской жизни, подняться до диалектического материализма Маркса и Энгельса» (В. И. Белинский, Сочинения, т. 14, стр. 346).

Перед его глазами неотступно стояла горячо любимая им родина, стонавшая под ярмом крепостного права, многомиллионное крестьянство, бесправное, тёмное, измученное Беками рабства и неволи.

Чернышевский знал, что он будет делать: он будет делать всё, чтобы ускорить час народного торжества, «чтобы один класс не сосал кровь другого», чтобы уничтожить тот общественный строй, «при котором девять десятых народа — рабы и пролетарии».

Гимназисты сразу почувствовали разницу между новым учителем и своими прежними «воспитателями». «В то недолгое врел1Я% которое молодой учитель пробыл в нашей гимназии, глубоко была потрясена им старая система воспитания»,— вспоминал один из учеников Чернышевского. Многосторонне образованный, скромный и даже застенчивый учитель скоро покорил своих воспитанников.

Он рассказывал им о запрещённых в то время писателях — Гоголе, Белинском, воспитывал в гимназистах ненависть к произволу, деспотизму, крепостному праву.

Своей невесте Ольге Сократовне Васильевой, дочери саратовского врача. Чернышевский говорил: «Я делаю здесь такие веши, которые пахнут каторгою.— я такие веши говорю в классе. Я не знаю, сколько времени пробуду на свободе. Меня каждый день могут взять… Я едва ли уже выйду из крепости».

В конце 1853 г. он закончил работу над своей диссертацией «Эстетические отношения искусства к действительности». Однако прошло полтора года, прежде чем состоялась публичная защита диссертации: под всякими предлогами реакционное начальство университета оттягивало защиту. Передовой молодёжью диссертация была воспринята как программный документ боевой материалистической философии.

Публичная защита диссертации происходила 10 мая 1855 г., председательствовал на диспуте ректор университета П. А. Плетнёв.

Вот как описывает диспут Н. Шелгунов, друг Чернышевского, впоследствии сосланный в Сибирь: «Небольшая аудитория, отведённая для диспута, была битком набита слушателями… Тесно было очень, так что слушатели стояли на окнах… Чернышевский защищал диссертацию со своей обычной скромностью, но с твёрдостью непоколебимого убеждения. После диспута Плетнёв обратился к Чернышевскому с таким замечанием: «Кажется, я на лекциях читал вам совсем не это!» И действительно, Плетнёв читал не это, а то, что он читал, было бы не в состоянии привести публику в тот восторг, в который её привела диссертация.

В ней было всё ново и всё заманчиво; и новые мысли, и аргументация, и простота, и ясность изложения. Но так на диссертацию смотрела только аудитория, Плетнёв ограничился своим замечанием, обычного поздравления не последовало, а диссертация была положена под сукно». Когда диссертация вышла из печати, вокруг неё был организован заговор молчания. Но долго замалчивать замечательную работу Чернышевского было невозможно, и тогда реакционные журналы откликнулись на неё рядом злобных нападок.

Чернышевский отдавал журналу все свои силы. В «Современнике» были напечатаны его лучшие работы: «Очерки гоголевского периода русской литературы», «Лессинг и его врегля», статьи о Пушкине, Льве Толстом, Щедрине, Островском, ряд философских, исторических и экономических исследований, в которых, по словам Маркса, Чернышевский «мастерски показал банкротство буржуазной политической экономии».

Беспощадную борьбу ведёт Чернышевский с либеральными болтунами, во всех своих статьях неизменно отстаивает интересы народа, сплачивает и организует революционные силы, способные к самоотверженной борьбе с самодержавным правительством.

Чернышевский клеймил либералов за их безмерную фальшь и подлость, за их лицемерие и краснобайство, за их стремление упрочить систему.

В. И. Белинский говорил, что от сочинений Чернышевского «веет духом классовой борьбы». Вся передовая Россия относилась с огромным уважением к Чернышевскому, видела в нём своего признанного вождя, учителя жизни. Все тёмные силы России видели в нём своего непримиримого врага. За Чернышевским устанавливается полицейская слежка, цензура уродует и запрещает статьи «насадителя смуты». В анонимных письмах его называют «заклятым социалистом», грозят расправой. Добровольные шпионы пишут &ч”Нём в охранное отделение: «Чернышевский — это коновод юношей… это хитрый социалист… ежели вы не удалите его, то быть беде — будет кровь, ему нет места в России — везде он опасен… скорее отнимите у него возможность действовать… эта бешеная шайка жаждет крови, ужасов и пойдёт напролом… Избавьте нас от Чернышевского — ради общего спокойствия».