«Мужчина-сирота и ребенок-сирота в повести «Судьба человека»»

Где было найти ту живую воду, способную растопить душу, заледеневшего от мук и страданий, собственных и общенародных, заставить с новой силой биться сердце, окаменевшее от пережитых трагедий? Такой сказочной живой водой оказался мальчуган «со светлыми, как небушко глазами». «И вот один раз, – рассказывает Андрей Соколов о своем новом сынке, с которым он встретился в Урюпинске, – вижу возле чайной этого парнишку, на другой день – опять вижу. Этакий маленький оборвыш: личико все в арбузном соку, покрытом пылью, грязный, как прах, нечесаный, а глазенки – как звездочки ночью после дождя! И до того он мне полюбился, что я уже, чудное дело, начал скучать по нему, спешу из рейса поскорее его увидеть. Около чайной он кормился, – кто что даст». И далее: «Шустрый такой парнишка, а вдруг чего-то притих, задумался и нет-нет да и взглянет на меня из-под длинных своих загнутых кверху ресниц, вздохнет. Такая мелкая птаха, а уже научился вздыхать. Его ли это дело?».

Мысль об усыновлении одинокого птенца, выброшенного из гнезда, разоренного войной, пришла как-то неожиданно, вдруг, непроизвольно, она тут же окрылила, согрела Андрея, которому уже начинало иногда казаться, что его жизнь кончена, что впереди лишь завеса скорби и тоски: «Закипела тут во мне горючая слеза, и сразу я решил: «Не бывать тому, чтобы нам порознь пропадать! Возьму его к себе в дети». И сразу у меня на душе стало легко и как-то светло». Мы не видим всего процесса оттаивания души Соколова: герой-то ведь сам рассказывает о себе, к тому же он не отличается многословностью. Однако отдельные выразительные штрихи, подчеркнутые писателем, позволяют нам составить весьма цельное впечатление о том просветлении, воскресении, которое переживал шолоховский герой, нашедший «нового своего сынишку».

Когда Андрея Соколова оглушил радостно-пронзительный крик: «Папка родненький! Я знал! Я знал, что ты меня найдешь! Все равно найдешь! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь!», у него словно туманом заволокло глаза, затряслись руки, все тело пронизала дрожь. Отцовское чувство, наполнившее жизнь особым смыслом, было острым и пленительным, оно переворачивало все существо Соколова, врачуя его. «Проснусь, – признается Андрей, – а он у меня под мышкой приютится, тихонько посапывает, и до того мне становится радостно на душе, что и словами не скажешь! Норовишь не ворохнуться, чтоб не разбудить его, но все- таки не утерпишь, потихоньку встанешь, зажжешь спичку и любуешься на него… И беспокойно с ним спать, а вот привык, скучно мне без него.

Ночью то погладишь его сонного, то волосенки на вихрах понюхаешь, и сердце отходит, становится мягче…». Сколько сладких материнских слов слетает с уст этого в высшей степени мужественного человека! Маленький Ванюша чаще всего уподобляется им птице, «птахе»: парнишка сравнивается то со свиристелью, то с воробьем. Один раз он ласково называет своего сына козленком: «… слезает с меня и бегает сбоку дороги, взбрыкивает, как козленок». Соколов нежно заботится о мальчике, старается сделать все для того, что бы тот как можно скорей забыл о недавней бездомности, о слезах сиротства. Повествователь не случайно обращает внимание на одно странное обстоятельство во внешнем виде своих встречных «путешественников»: сынишка «был одет просто, но добротно», более того, «все выдавало женскую заботу, умелые материнские руки», а вот папаша «выглядел иначе».

С тех пор как в его безрадостную жизнь ворвался вихрастый парнишка, Андрей Соколов внутренне преобразился и окреп, приемный малыш стал для него той дополнительной опорой, которой так не хватало ему в первые мирные дни. Взяв на себя ответственность за судьбу другого человека, многострадальный герой Шолохова постепенно выходит из трагического оцепенения, понемногу освобождается от непосильного, парализующего груза прошлого. Однако нельзя сказать, что Ванюшка, поставивший на ноги своего «папку», полностью нейтрализовал пережитое Соколовым. Да разве можно забыть те круги фашистского ада, которые довелось пройти солдату? Тяжелые воспоминания только притупились, настоящее, связанное с Ванюшкой, лишь потеснило прошлое, которое никогда не рассосется совсем. «Тоска мне не дает на одном месте долго засиживаться, – говорит Андрей. – Вот уже когда Ванюшка мой подрастет и придется определять его в школу, тогда, может, и я угомонюсь, осяду на одном месте. А сейчас пока шагаем по русской земле».Путешествовать по родной стороне отнюдь не просто. У Ванюшкиного отца «сердце… раскачалось, поршня надо менять»; удары, нанесенные войной, оставили глубокий след в его душе, они постоянно напоминают о себе. Даже во сне не отпускает боль. «Днем я всегда крепко себя держу, из меня ни «оха», ни вздоха не выжмешь, а ночью проснусь, и вся подушка мокрая от слез…», – раскрывается Андрей Соколов. Но несмотря на властность воспоминаний, он думает о завтрашнем дне: со своим веселым парнишкой, радующимся весне, он, вернувшийся с того света, потерявший родных и близких, шагает по русской земле. Это уже немало, это почти счастье, вернее сказать, это подступы к счастью…

Мужчина-сирота и ребенок-сирота нашли друг друга. Им повезло. Пути этих двух страдающих людей могли бы не пересечься; прошло бы совсем немного времени, и одинокий Ванюшка оказался бы в детдоме или в какой-либо семье: русский человек очень жалостлив, он не может спокойно взирать на ребенка, не знающего материнской и отцовской ласки. В любом случае мальчик не остался бы без приюта. К счастью, «папка» объявился быстро, и детское сердце узнало тепло ближнего. Андрею Соколову, которому тоже вряд ли дали бы пропасть, сынишка нужен был не только для того, чтобы спасти свою душу, побороть свою неприкаянность и одиночество, утолить не растраченный отцовский инстинкт, но и для того, чтоб еще больше укрепить основу, поддерживающую его в самую критическую минуту, – связь с родиной, обретенной вновь.

Как известно, патриотическое чувство всегда конкретно и боится всякой отвлеченности: любовь к «большой» Родине питается любовью к «малой» родине. Домашний очаг – вот та главная нить, соединяющая человека- песчинку с народом, страной. У шолоховского героя не осталось ничего – ни своего дома, ни жены, ни детей, поэтому-то Ванюшка и явился тем целительным средством, которое способно и облегчить сердце, и усилить веру в будущее, и превозмочь неотступную печаль, и обновить чувство родины, и внушить мысль, что жизнь индивидуума принадлежит не только ему одному, что он несет ответственность за этот дар природы и потому не вправе безрассудно распоряжаться ею, поступать так, как ему вздумается, – искусственно прерывать свое существование, преждевременно выходить из игры и т.п.

В период полного отчаяния Андрей Соколов отыскал беззащитное существо, которому еще больнее, еще страшнее, чем ему. «Судьба человека, – тонко заметил один из зарубежных литераторов, – это действительно судьба человека, способного даже в самые тяжелые дни признать судьбу другого более сложной и трагической и найти в себе силы помочь ему».