«Трагический характер князя Мышкин в романе «Идиот»»

В литературоведении утвердилась мысль о том, что положительный герой Достоевского, князь Мышкин,- трагический характер. При этом трагическую сущность Мышкина чаще всего связывают с его утопическими представлениями о путях и формах социального прогресса. Он рассчитывает на нравственное самоусовершенствование людей, но не доходит до отрицания частной собственности, первопричины эгоизма и индивидуализма в обществе, и важную социальную проблему пытается решить в плоскости социально-психологической. Гуманизм Мышкина, отрицающий насилие, в условиях всеобщего разъединения людей терпит поражение, а самого героя приводит к гибели. Социальная драма и ее трагический исход предрешен утопичностью положительной программы Мышкина.

Так объясняется трагизм Мышкина в любом учебнике и учебном пособии, а также в большинстве монографий о писателе. Н. Я. Берковский пишет: «Князь Мышкин - веяние «конечной цели» (Н. Щедрин), веяние последней чистоты и правды, дороги к которым еще не видны. Ошибка князя Мышкина та, что он уверовал в собственное знание путей и перепутий и принялся выполнять свою миссию. Явившийся нам из области души, он обращается к душам в надежде, что здесь единственно лежат рычаги перемен. Действуя от души к душе, от лица к лицу, он пренебрегает общественной природой человека и материальными силами, определяющими эту природу. Пренебреженные силы трагически мстят ему. В мире материально нереформированном он проводит свою духовную реформу, даже не подозревая, что материальные основы жизни тоже могут быть изменены и что с этого надо бы начинать. Сам автор, Достоевский, расположен думать по князю Мышкину, - объективная логика романа учит другому. Герой Достоевского зовет порвать с общественными преимуществами именно тех, кто этими преимуществами обладает, он проповедует братство тем, кому дорого разъединение». «Материальный мир, нетронутый в своих основах, зловеще и насмешливо воспринимает миссию князя Мышкина.

Тремя ударами он гонит его туда, откуда он явился, в болезнь, в небытие, в безвестность. Трижды князя Мышкина постигают приступы его фатальной болезни, последний - без возвращения к деятельной жизни и к ясному сознанию. Миссия князя извращена страшными последствиями, она по-страшному осмеяна, так как пролита кровь по косвенной вине его. Внешний мир, который сначала казался податливым, потом овладел миссией князя и повернул ее по-своему». В том же смысле рассуждает и Г. Н. Поспелов: «Добрые», патриархально-демократические стремления Мышкина ничего не могли изменить в жизни, всецело основанной на гордости, соблазнах и корысти, но привели его самого к неизбежной гибели.

Полемизируя с исследователями, считающими роман скорбным признанием неизбежного краха «евангельских» идеалов Мышкина, П. И. Гражис пишет: «Мышкин, как и другие герои того ряда (Макар Долгорукий, Зосима, Алеша), признан Достоевским нести в жизнь принципы христианской нравственности, а не победоносно преодолевать трудности и спасать людей от жизненных трагедий. Мнение Достоевского о роли людей, подобных Мышкину, верно выражают слова «таинственного посетителя» («Братья Карамазовы»), утверждающего, что наступит время всеобщего возрождения, а до тех пор надо все-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вынести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже в чине юродивого. Это, чтобы не умирала великая мысль…»

Вопрос о том, можно ли свести объективный смысл романа к трагической истории утописта, остается дискуссионным до сих пор. Как нравственно-философские воззрения Федора Михайловича Достоевского сказались в трактовке трагического характера или трагической судьбы героя? В чем состоит трагическая вина князя Мышкина? Неужели только в его бессилии перед всевластием мещанского буржуазного засилья?



Исследователи последних лет размышляют о трагической вине князя Мышкина, стараются найти в нем свойственный трагическому характеру внутренний разлад…

Трагизм Мышкина нельзя свести к сочетанию несомненной любви к Аглае и такой же несомненной любви-жалости к Настасье Филипповне. Эти чувства в нем не являются полярными силами и потому не составляют внутреннего психологического конфликта. Эти чувства, столь различные по своей природе, не соревнуются и не спорят и потому не нарушают гармоничности. Они мирно владеют его сердцем и сосуществуют: сострадание к «несчастной» - это чисто нравственная сфера, любовь к Аглае - естественное влечение, находящееся в единстве с нравственным сознанием. «Двойная любовь князя становится конфликтом не в нем самом, лишь вне его, в гордом соперничестве ревнующих о нем, - писал А. П. Скафтымов. Для него самого вопроса о выборе не существовало. Чувства к Аглае и Настасье Филипповне не враждуют в нем, одна,; любовь не устраняет и не берет другую. В сердце своем он остается и с той и с другой. Князь силой чужой вовлечен в конфликт, но сам в нем внутренне не участвует»4.

В «диком порыве» Аглая устремилась на свидание к сопернице, за нею как «невольник» пошел князь Мышкин. Аглая отдалась «ужасному наслаждению мщения», говорила с Настасьей Филипповной «с невыразимым высокомерием». Увидев страдание в лице князя, она «задрожала от ненависти». На предложение выбирать между ними и не понимая силы этого вызова и видя перед собой «отчаянное, безумное лицо», от которого у него «пронзено навсегда сердце», князь Мышкин «с мольбой и упреком» успел лишь произнести; «Разве это возможно! Ведь она… такая несчастная!» - Аглая не перенесла «даже и мгновения его колебания», бросилась вон из комнаты. «Побежал и князь, но на дороге обхватили его руками. Убитое, искаженное лицо Настасьи Филипповны глядело на него в упор, и посиневшие губы шевелились, спрашивая: «За ней? За ней?» Она упала без чувств ему на руки. Он поднял ее, внес в комнату…» Потом, объясняя свое поведение Евгению Павловичу Радомскому, он сказал, что искренне и вполне ее любит. «В любви его к ней, - говорит автор, - заключалось действительно как бы влечение к какому-то жалкому и больному ребенку, которого трудно и даже невозможно оставить на свои волю».

В этой сцене свидания соперниц любовь-жалость к «несчастной», к «безумной» совершенно непроизвольно взяла верх в сердце князя над его такой же несомненной и радостной любовью к Аглае. Вопреки личному интересу и личному благополучию князь встал на защиту Настасьи Филипповны. В этой способности жить непосредственными велениями нравственного чувства, жертвовать собою бездумно и непосредственно состоит не трагическая вина князя Мышкина, а величайшее нравственное достоинство.

«Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества»,- говорит Мышкин, выражая заветнейшее убеждение писателя. Эта мораль сострадания - не проявление аскетического отречения, ставящее человека в противоречие с его естественными влечениями, а закон, находящийся в глубочайшем соответствии с внутренними нравственными потребностями и потому способный воздействовать на самую естественную природу человека, изменять ее, поднимать и одухотворять.

Князь Мышкин просит Настасью Филипповну оказать ему честь и согласиться на брачный союз с ним, этим самым объективно он бросает вызов обществу, сладострастников, «торгующих красоту». «Спасибо, князь, со мной так никто не говорил до сих пор, - проговорила Настасья Филипповна, - меня все торговали, а замуж никто еще не сватал из порядочных людей.