«Критика о повести Н.С. Лескова «Очарованный странник»»

«И друзья, и враги Лескова признают, что он стоит особняком в литературе, что если он не создал своей школы, то и сам ни к какой не примкнул. Почти на каждом из наших романистов вы сейчас же увидите или гоголевское, или тургеневское, или толстовское происхождение; второстепенные таланты бессознательно копируют более сильные, перенимая то, что доступно подражанию, - внешние черты. Не то Лесков: литературные школы не наложили на нем резкого отпечатка. Самобытный талант всегда выносит сам из своей жизни, из непрерывного общения с людьми и природой огромный запас и знания, и развития, и свежих чувств.

Как дикий дуб среди культурных, изнеженных яблонь рождается как-то сам, из случайно занесенного в сад желудя, оригинальный талант растет без всякого ухода и вырастает богатырем. Оригинальность - первый признак таланта, и даже великого таланта, но лишь при условии, если оригинальность естественна: только тогда она искренна и полна правды. Н. С. Лесков обладает избытком оригинальности, но не совсем естественной, переходящей в причудливость. На творчестве этого беллетриста лежит как бы печать раннего Возрождения, избытка бьющей силы при невозможности овладеть ею. Типы его излишне выпуклы и резки, язык излишне меток и колоритен; это чисто русский язык, но уж слишком пересыщенный русской солью, отягощенный курьезами, обилие которых подавляет. Неправильная, пестрая, антикварная манера делает книги Лескова музеем всевозможных говоров; вы слышите в них язык деревенских попов, чиновников, начетчиков, язык богослужебный, сказочный, летописный, тяжебный, салонный - тут встречаются все стихии великого океана русской речи. Язык Лескова, пока к нему не привыкнешь, кажется искусственным и пестрым. Как некогда венецианцы, делая набеги на восток, отовсюду привозили что-нибудь для своего собора св. Марка: то коринфскую колонну, то медных львов из Пирея, то обелиск из Египта, то фриз из афинского Акрополя, и как они, вводя постепенно все эти драгоценности в состав здания, построили фантастический, странный, бесстильный, почти бесформенный собор и в то же время своеобразный и красивый, - так и Лесков в постройке своего языка: он обобрал, кажется, все сокровищницы и кладовые русской речи.
Стиль его неправилен, но богат и даже страдает пороком богатства: пресыщенностью. В нем нет строгой, почти религиозной простоты стиля Лермонтова и Пушкина, у которых язык наш принял истинно классические, вечные формы, в нем нет изящной и утонченной простоты гончаровского и тургеневского письма, нет задушевной, житейской простоты языка Толстого, - язык Лескова редко прост; в большинстве случаев он очень сложен, хотя иногда красив и пышен. Есть любители языка - коллекционеры: как коллекционеры картин, бронзы и т. п., они не столько дорожат красотою слога, сколько его редкостностью: чем вычурнее словцо, чем пестрее фраза, тем они им милее. Таков Лесков как любитель языка, и подобные ему любители могут учиться у него, набирать в нем целые словари. В особенности характерны в этом отношении народные и бытовые рассказы Лескова, выдержанные в строго народном, сказочном стиле.

В высшей степени своеобразный язык Лескова соответствует оригинальности содержания. В художественном материале Лескова, в подборе типов и картин, в ходе фабулы всегда замечаются так же наклонности автора, как и в языке. И здесь тоже стремление к яркому, выпуклому,

Причудливому, резкому - иногда до чрезмерности, до разложения описываемой картины. Удивительная наблюдательность и острая память художника в Лескове постоянно граничат с инстинктом ученого-коллекционера. Каждое его произведение приподнимает угол завесы над тою или иною стороною русской жизни, и эта жизнь всегда показывается в ее доподлинном затрапезном виде, с характерными мелочами, требовавшими не только наблюдения, но и изучения. Подобно Флоберу, Лесков хочет знать весь быт и всю обстановку своих героев до последней черточки, стремится вооружить себя всеми красками, всеми средствами для своей живописи и, подобно Флоберу, погружаясь в материал для изучения, иногда теряется в нем, и цели начинают исчезать в средствах. Сочинения Лескова похожи на о’кна с фигурными и цветными стеклами: видимый сквозь них мир окрашен не совсем так, как в действительности, а ярче и фантастичнее, и очертания его не всегда правильны. Как Фет в поэзии, Лесков в беллетристике достигает своих эффектов иногда странными отступлениями от действительности, особенно резко подчеркивающими саму действительность.

Он всегда ищет и ждет, и это взволнованное ожидание заражает читателя и волнует его. Из чтения книг Лескова вы выходите не развлеченным и рассеянным, как после большинства заурядных авторов: его книги в вас внедряются и продолжают жить, продолжают тревожить и умилять, совершая в глубине совести вашей какую-то всегда нужную работу». (Из статьи «Художественная проповедь») М. Меньшиков