«Два центральных образа поэмы Медный всадник и бушующая Нева»

Поэме «Медный всадник» дан подзаголовок «петербургская повесть», и она действительно может быть прочитана как предельно точное в бытовых деталях и с точки зрения психологического анализа повествование о горестной судьбе столичного обывателя, добывающего своим трудом «и независимость и честь». Мечты его не простираются далеко: он весь в заботах о насущном. И когда страшное наводнение смывает домик, где жила его невеста, мир Евгения рушится, разум его угасает. Поэтому понятен и бунт его, и возникающее в больном воображении преследование Медным всадником, и, наконец, тихая смерть на пороге занесенного на пустынный остров домика.

Однако реальность в поэме постоянно сохраняет тенденцию к символическому ее истолкованию (ни в коем случае, однако, не являясь ни «шифром», ни «аллегорией»). Это очевидно в случае с «оживлением» бронзового монумента Петра, которое исподволь подготовлено в поэме столь же психологически достоверным «оживлением» стихии, также первоначально намеченным в восприятии героя:

* … И грустно было
* Ему в ту ночь, и он желал,
* Чтоб ветер выл не так уныло
* И чтобы дождь в окно стучал
* Не так сердито …




Пока это простейшая метафора. Столь же метафорично и описание наводнения («Словно горы Из возмущенной глубины Вставали волны там и злились, Там буря ныла . . .»). И этот вырастающий сначала в сознании героя, а потом приобретающий и самодовлеющее значение образ (своего рода субстантивированная метафора) становится художественным символом мятежа, восстания.

Два центральных символических образа поэмы, Медный всадник и бушующая Нева, даны через восприятие героя (оно как бы наложено на авторский рассказ), что и определяет их многозначность, не поддающуюся четкому логическому истолкованию. Поэма не сводится к однозначной оценке (апофеоз Петра или апология маленького человека) именно потому, что оба ее героя (и действительный, Евгений, и символический, Медный всадник) сложно взаимодействуют с иррациональными силами природы (и истории), которые столь же реальны. В 1825 г. в трагедии «Борис Годунов» Пушкин стремился выявить такую лежащую в основе исторических событий и сложно проявляющуюся в них силу, как «мнение народа», которое вершит свой этический суд над правителями. В произведениях, написанных во время второй Болдинской осени («История Пугачева», «Песни западных славян», «Медный всадник»), Пушкин также внимательно прислушивается к мнению народному и как никогда остро ощущает, насколько сложными путями идет история, как противоречиво в ней взаимодействие старого и нового, как непредсказуемы результаты исторических преобразований.

Угрозу «кумиру» Евгений произносит от лица той грозной силы, которая однажды уже взметнулась против Медного всадника и о которой ему напомнила вновь нарастающая буря, символ мятежа. Сам же Евгений остается по-прежнему слабым и ничтожным - не ему состязаться с Медным .всадником, топчущим его.

Социологическую концепцию Пушкина, как она выражена в «Медном всаднике», правомерно сопоставить прежде всего с учением просветителей о Климате и Законе как о двуединой основе исторического прогресса, в связи с чем их оценка реформ Петра была так разноречива (от апологетической у Вольтера до крайне негативной у Руссо). Напомним хотя бы замечание Н. М. Карамзина об основании новой столицы: «Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великого? Разумею основание новой столицы на северном краю государства, среди зыбей болотных, в местах, осужденных природою на бесплодие и недостаток.

Но великий муж своими ошибками доказывает свое величие: их трудно или невозможно изгладить, - как хорошее, так и худое делает он навеки. Сильною рукою дано новое движение России; мы уже не возвратимся к старине». Разумеется, нельзя оценивать смысл пушкинского произведения только под углом зрения просветительских идей, но несомненно, что именно они служили в 1830-х гг. отправной точкой для Пушкина, учитывавшего при этом в исторической перспективе (вспомним, что «Медный всадник» пишется одновременно с «Историей Пугачева») не только влияние климата и разумной воли государственного деятеля, но и стихийную активность масс, стремящихся к социальной справедливости.