«О языке прозы Гоголя на примере «Вечеров на хуторе близ Диканьки»»

Создавая «Вечера», Гоголь, помимо освоения языкового богатства народной поэзии, внимательно и глубоко изучал разговорный язык. Широкое использование его драгоценных сокровищ для воплощения художественных образов, тесное сближение литературного языка с языком разговорным - эти задачи со всей отчетливостью и глубиной писатель поставил перед собой уже в пору создания своего первого повествовательного цикла.



Используя форму народного сказа, Гоголь насыщал его живой разговорной речью; писатель смело разрушал литературно-языковые каноны, выработанные сентименталистами и консервативными романтиками, пуристами из аристократических салонов. Рудый Панько, обращаясь к читателям в предисловии к первой книге «Вечеров», заявлял: «…вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму». Установка на живую разговорную речь остро подчеркивалась как самим образом «издателя» и рассказчика, так и всем строем его высказываний. «Это что за невидаль: Вечера па .хуторе близ Диканьки? Что это за вечера? свет какой-то пасечник!»



Мастерское использование разговорной речи выпукло проявляется в лексике рассказа Рудого Панька, в отборе слов и речевых оборотов, отличающихся яркой выразительностью. «Нашему брату, хуторянину, высунуть нос из своего захолустья в большой свет - батюшки мои!»; «дернула же охота и пасечника потащиться вслед за другими!»; «па балы если вы едете… чтобы повертеть ногами и позевать в руку»; «Что за истории умел он отпускать!»; «Л один из гостей… пойдет рассказывать - вычурно да хитро, как в печатных книжках!.. Откуда он слов понабрался таких!»; «раз ему насчет этого славную сплел присказку»; «пальцы у Фомы Григорьевича так и складывались дать дулю»; «такие выкапывал страшные истории, что во л осы ход и л и по голове».



Широкое использование лексики разговорной речи как источника художественной выразительности повествования весьма характерно не только для рассказа самого Рудого Панька, но и для всех повестей, написанных в народно-сказовой форме. Вот примеры из «Пропавшей грамоты», показывающие замечательное умение Гоголя пользоваться сокровищами живого разговорного языка. «Что ж бы такое рассказать вам? Вдруг не взбредет на ум… Да, расскажу я вам, как ведьмы играли с покойным дедом в дурни», «в праздник отхватает Апостола, бывало, так, что теперь и попович иной спрячется»; «тогдашний полковой писарь, вот нелегкая его возьми, и прозвища не вспомню»; «народу высыпало по улицам столько, что в глазах рябело»; «попойка завелась, как на свадьбе перед постом великим»; «нашего запорожца раздобар взял страшный»; «истории и присказки такие диковинные, что дед несколько раз хватался за бока и чуть не надсадил своего живота со смеху»; «кинулся достать чужого ума»; «дед таки, не мешает вам знать, не упускал, при случае перехватить сего на зубы».



Аналогичные примеры можно привести и из «Вечера накануне Ивана Купала», и из «Заколдованного места», которые точно так же имеют сказовый характер. Но и тогда, когда сказовый элемент в повестях не выступает сколько-нибудь отчетливо, авторская повествовательная речь отражает тесную ее связь с разговорным языком.





Мастерски найденное слово или разговорный речевой оборот не являются в «Вечерах» чем-то дополнительным, преследующим лишь «колористические» цели; они органически входят в повествование, являясь важнейшим моментом его выразительности. Убедительным свидетельством этого может служить, например, повествовательная речь «Сорочинской ярмарки». «Местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня»; «подходил к одному возу, щупал другой, применив а лея к ценам»; «продавщица бубликов… раскланивалась весь день без надобности и писала ногами совершенное подобие своего лакомого товара»; «вставай, вставай!» - дребезжала на ухо нежная супруга, дергая его из всей силы за руку»; «баклажка прокатилась по столу и сделала гостей еще веселее прежнего».



за нами на мосту. Жаль, что до сих пор он не попадется мне: я бы ему дала знать».



Выступая решительным противником салопной литературы, Гоголь избегал в повествовании, в диалоге того, что Пушкин называл «робкой чопорностью, смешной надутостью». Диалог героев «Вечеров» включает в себя прямые, «откровенные» суждения и оценки. «Полно, полно тебе чепуху молоть»; «Недаром, когда я собирался на эту проклятую ярмарку, на душе было так тяжело, как будто кто взвалил на тебя дохлую корову, и волы два раза сами поворачивали домой», «Я скорее тресну, чем допущу до этого!» - кричала сожительница Солопия…» «Не бесись, не бесись, жинка! - говорил хладнокровно Черевик, видя, что пара дюжих цыган овладела ее руками, - что сделано, то сделано; я переменять не люблю!» («Сорочинская ярмарка»). «Постой же, старый хрен, ты у меня будешь знать, как шататься под окнами молодых девушек»; «ты не свихнулся еще с последнего ума? Была ли в одноглазой башке твоей хоть капля мозгу, когда толкнул ты меня в темную комору»; «потом доберемся и до других хлопцев: я не забыл, как проклятые сорванцы вогнали в огород стадо Свиней, переевших мою капусту и огурцы; я не забыл, как чертовы дети отказалися вымолотить мое жито; я пе забыл…» («Майская ночь»). «Дернет же нечистая сила потаскаться по такой вьюге! не забудь закричать, когда найдешь дорогу. Эк, какую кучу, снега напустил в очи сатана!»; «Постой ты, бесовский кузнец, чтоб черт поколотил и тебя, и твою кузницу, ты у меня напляшешься!» («Ночь перед Рождеством»).



Использование просторечия в диалоге повестей связано с общей характеристикой действующих лиц. Уже в «Вечерах па хуторе близ Диканьки» Гоголь ставил перед собой задачу раскрытия характерности, индивидуальности языка героя. Решение этой сложной задачи писатель находил не сразу. В языке таких героев, как Хивря и Солопий, Черевик, Чуб и голова, имеют место еще элементы как бы «нейтральные», не сливающиеся полностью с обликом действующего лица. И сама характерность, индивидуальность еще недостаточно выявлена.



Однако творческие искания Гоголя в этом направлении были весьма интенсивными, и они дали свои значительные результаты. Речевая манера Шпоньки отличается выразительной «определенностью». Это смесь тугодумства с тщетными попытками говорить красиво. Услышав на обеде у Сторченко разговор о книге «Путешествие Коробейникова ко святым местам», Шпонька говорит: «Истинно удивительно, государь мой, как подумаешь, что простой мещанин прошел все места эти. Более трех тысяч верст, государь мой! Более трех тысяч перст! Подлинно его сам господь сподобил побывать в Палестине и Иерусалиме». Шпонька был сердечно доволен тем, что выговорил столь длинную и трудную фразу. «Не мешает здесь и мне сказать, - заявляет рассказчик повести, - что он вообще не был щедр на слова. Может быть, это происходило от робости, а может, и от желания выражаться красивее».