«Героиня повести Лескова «Леди Макбет Мценского уезда»»

Никаких сведений о возможных реальных прототипах Катерины Измайловой не сохранилось. Скорее всего Лесков, некоторое время работавший в судебной уголовной палате, создал этот образ, воспользовавшись материалами уголовных дел. Отдавая в печать свой «очерк», Лесков представил его как «1-й № серии очерков исключительно одних типических женских характеров нашей (окской и частию волжской) местности».

Катерина Измайлова как писал о ней Лесков в начале повести, «купеческая жена, разыгравшая некогда страшную драму, после которой наши дворяне, с чьего-то легкого слова, стали называть ее леди Макбет Мценского уезда». Писатель прямо указывает на литературный прототип Катерина Измайлова.— это леди Макбет У. Шекспира. И та, и другая убивают в стремлении к своей цели тех, кто им мешает; обе гибнут под тяжестью своих преступлений. Однако в отличие от прототипа К. И. — крестьянка, ставшая «купеческой женой»; в слепой страсти к своему любовнику приказчику Сергею она убивает мужа и свекра, а затем племянника, попадает в тюрьму и на каторгу, испытывает всю горечь предательства со стороны сообщника-любовника и в финале топит вместе с собой в водах ледяной реки свою соперницу Сонетку.

Возможно Лесков при создании образа К. И. использовал английские народные баллады, очень популярные в России XIX в. В частности, балладу «The Lord of Waristoun», в которой рассказывается о жене, убившей мужа. Фабула «очерка» во многом построена на основе сюжетов широко распространенной в России лубочной картинки «О купеческой жене и приказчике».

Катерина Измайлова стала символом шекспировских страстей на русской почве: в ее образе Лесков сделал попытку исследовать «грубые и несложные формы», в которых проявляется «рабская покорность своим страстям и преследование дурных недостойных целей у людей простых, почвенных, невыдержанных». В характере героини начало языческое, телесное резко противопоставлено началу духовному. К. И. очень сильна физически, Лесков всячески подчеркивает ее «диковинную тяжесть», телесную «чрезмерность». Духовные же запросы К. И. практически сведены к нулю, что усугубляется еще и «скукой русской, скукой купеческого дома, от которой весело, говорят, даже удавиться». В доме есть Библия и «Киевский патерик» (жизнеописания святых и великомучеников Киевской Руси), но К. И. даже не открывает их. «Киевскому патерику» Лесков придает символическое значение — перед смертью племянник К. И. Федя читает в этом патерике житие «своего ангела» св. велико-муч. Феодора Стратилата.

Вспыхнувшая в К. И. страсть к приказчику Сергею заставляет ее «чрезмерность» развернуться во всю мощь ее языческой силы. Она начинает жить как бы в соответствии со словами Макбета: «Я смею все, что смеет человек, // И только зверь на большее способен». Поступки, совершаемые К. И. под влиянием этой «языческой силы», поначалу вроде бы даже не вызывающие особого отвращения (первые две жертвы К. И.— персонажи малосимпатичные), неизбежно ведут героиню к провалу в «кромешное зло», к абсолютному противоречию христианству. Весь ужас и низость происходящего Лесков подчеркивает тем, что убийство мальчика Феди совершает беременная К. И. в ночь под праздник «Введения Богородицы во Храм». «Божья кара» настигает преступников тут же: их уличают и отдают под суд.

Вопрос об оправдании К. И. тем, что она совершила преступления «во имя любви», потом не раз поднимавшийся в критике, Лесков отвергает полностью. Это не любовь, а «темная страсть»: «Помнишь, как мы с тобой ночами погуливали да твоих родственничков на тот свет провожали» — уже на этапе говорит Сергей К. И., которая в своем унижении «уж ни бога, ни совести, ни глаз людских не боится». Сам Лесков вспоминал потом, что ему становилось по временам жутко, когда он писал «Леди Макбет Мценского уезда».

Русская критика XIX и XX вв., рассматривающая очерк Лескова в традиции «органической литературы» (термин Ап. Григорьева), относит образ К. И. к т. н. «хищному типу». Многие исследователи в этой связи (например, Б. М.Эйхенбаум) противопоставляют К. И. образ Катерины Кабановой из «Грозы» А. Н.Островского, которая в классификации Ап. Григорьева олицетворяет одновременно «смирен-

Ный» и «страстный» типы.

У Катерины Островского любовная драма «перерастает в трагедию высокого духа», а у Лескова — в трагедию «грубо поставленных страстей», во многом напоминающую «Власть тьмы» Л. Н.Толстого. Райскому саду героини Островского противостоит «звериный» рай К. И., где «дышалось чем-то томящим, располагающим к лени, к неге, к темным желаниям». Создав образ К. И., Лесков как бы завершил характерную для XIX века литературную цепочку исследования «темных страстей» персонажей, принадлежащих к различным социально-сословным группам: царь Борис Годунов, помещик Иудушка Головлев и купчиха К. И. Все они погибают, преследуемые тенями своих жертв. Во фразеологический обиход русского языка прочно вошел сам эпитет «леди макбет мцен-ского уезда», употребляющийся, как правило, с оттенком иронии.

До 30-х годов XX века очерк Лескова находился в своеобразной литературной тени. В 1931 г. поэт-конструктивист Николай Ушаков в книге «30 стихотворений» опубликовал стихи «Леди Макбет», в которых «под лесковским эпиграфом» описал кровавую историю — на сей раз лесничихи. Стихотворение заканчивается в ироническом тоне:

…То не бор в воротах,

Леди,

Не хочу таиться я,—

То за нами,

Леди,

Едет

Конная милиция.

Повесть Лескова имела ряд воплощений на драматической сцене и на киноэкране — художественно мало значительных. Совершенно иной масштаб образ К. И. приобрел в опере Д. Д.Шостаковича (1932, авторское название такое, как и в повести; название «Катерина Измайлова» ввел В. И.Немирович-Данченко в своей постановке 30-х годов; позднее оно было использовано во второй, цензурной, редакции оперы, навязанной композитору в 60-е годы).

В опере жанр первоисточника трансформирован в «трагедию-сатиру». Переосмыслен характер К. И.: не хищная страсть одуревшей от сытости и пятилетнего «заточения» купчихи, а всепоглощающая любовь владеет героиней. К. И.— жертва духовно-нищего общества, но одновременно и его палач. Музыка Шостаковича передает разнообразные чувства героини: тут и любовное смятение, муки совести, сознание безысходности. Шостакович принципиально исключает самый тяжкий грех К. И.— убийство ребенка ради наследства. В опере К. И. человечнее, одухотвореннее литературного прообраза, мотив ее поступков — мечта о любви как высшей цели существования, семье, материнстве. Однако тем ужаснее ее преступление, тем глубже трагедия. Подлинно трагедийный образ К. И. был создан Г. Л. Вишневской (1966), отразившей богатейший диапазон чувствований героини. В ее интерпретации К. И. предстает как олицетворение силы и боли женской души.