«Можно ли помыслить о внутренних законах «Анны Карениной»»

Толстой последовательно ведет рядом истории Анны и Левина, и линии эти нигде не вытесняют одна другую. Писатель воссоздавал с максимальной напряженностью разные, во многом даже противоположные жизненные пути, стремясь установить, к чему же приведет, к чему выведет соотнесение их друг с другом. В страстном приятии трудовой крестьянской жизни Левин доходит до «отречения от своей старой жизни, от своих бесполезных знаний, от своего ни к чему не нужного образования. Это отречение доставляло ему наслаждение и было для пего легко и просто». И в самый этот момент полной готовности уйти в крестьянский мир Левин встречает снова Кити — и обнаруживается, что «как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая», уйти в нее он не может, потому что любит «ее» — Кити. Противоположные устремления левипскоп души дорастают каждое до крайней своей точки, и желание героя заняться трудом па земле, конечно же, не обесценивается тем, ЧТО решение остается неисполненным. Просто любовь Левина к Кити оказывается и для него самого и в глазах Толстого ничуть не ниже его высокой готовности. «Всего лишь» любовь к бесхитростной и немудрящей Кити. И в этом опять же проявлялась мера демократизма, готовности Толстого к содружеству и сотрудничеству со всей жизнью, со всем живым в ней.

В эпизоде бала, где Липа отнимает Вронского у Кити, когда передается впечатление, производимое Анной на обоих этих людей, шесть раз повторяется слово «прелестно» — с нарастающей сплои вырывается в нем его как будто совсем потухшая глагольная действенная энергия («прелестно» же от «прельщать»!). Так свершается самое действие взлета и торжества страсти, Слово, -перенапрягаясь, сгорая, вводит в состояние предельное, непосредственно слову, самому по себе, уже неподвластное.
Вроде бы все со словом «прелестно» уже произошло: оно в обычном своем употреблении себя исчерпало, чуть ли не окончательно скомпрометировало, возвратиться к нему уже, пожалуй, невозможно. По, когда Левин собирается переменить «тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь» на «трудовую, чистую и общую», он называет эту иную жизнь тем же словом — «прелестной» и восхищается, «как все прелестно в эту прелестную ночь». Слова сохраняют для Толстого и в привычном, затертом использовании живую силу. В контексте романа одно не снимает и не сминает другого.

Даже у противоречащих реальности, но опирающихся на живое чувство представлений Толстой не отбирает их прав, их правоты. Маленький Сережа, конечно же, ошибается, отказываясь признать коротенькое словечко «вдруг» обстоятельством образа действия. Однако Толстой видит за этим нежеланием Сережи и спасительное противостояние души мальчика всякой отвлеченной премудрости, действительно могущей подменить собой живые отношения с миром. Левин, ГЛЯДЯ На небо, думает: «Разве я не знаю, что это — бесконечное пространство и что оно не круглый свод? Но как бы я ни щурился и ни напрягал свое зрение, я не могу видеть его не круглым и не ограниченным и, несмотря на свое знание о бесконечном пространстве, я несомненно прав, когда я вижу твердый голубой свод, я более прав, чем когда я напрягаюсь видеть дальше его». Толстой и тут со своим героем, с его необходимым доверием к простой, доступной глазу очевидности.
Творец «Анны Карениной», стремясь к полноте воссоздания жизни, как бы «входит» в каждого из героев, и не только в людей. Во время левинской охоты с Лаской он долго-долго следит за Левиным ее глазами, через нее отгадывает, что Ленин испытывает, думает, что он собирается сделать.

В сцене скачек неоднократно сменяются ракурсы Вронского и Фру-Фру. «Только потому, что он чувствовал себя ближе к земле, и по особенной мягкости движения Вронский знал, как много прибавила быстроты его лошадь»,— это «от» Вронского. «Канавку она перелетела, как бы не замечая», — вводится «взгляд» Фру-Фру. «Она перелетела ее, как птица...» — произносит от себя автор. И в простоте, бесхитростности толстовского сравнения — этого «как птица»— непреодолимая приверженность создателя «Анны Карениной», который, кажется, вот-вот, увлекаясь, уйдет в одни топкости и сложности словесного изображения, так поддающиеся ему, такие в самом деле существенные, к первоначальному, первоосновному, ощутимо живому. «...Как птица» — только этими словами и хочет передать Толстой прямо «от себя» восторг перед бегом-полетом Фру-Фру. «Она стала биться, как пойманная птица», — с открытой взволнованностью и состраданием говорит он об Анне, заметавшейся, когда Ёронский упал.

Не опуская и не упуская бесконечной разветвленности всякой из них.
Вот первая фраза «Анны Карениной», хрестоматийно известная: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по своему», Первой ее частью Толстой словно бы уверенно объявляет о некоем широком единстве — по крайней мере «всех счастливых семей». Но тут же выходит к конкретному и отдельному. Дальше движение толстовской мысли пытается связать разнящееся, противостоящее. Целостность он хочет, пытается добыть из всей разветвленности нарастающих, обостряющихся, пронизывающих все и вся антагонизмов.

Толстой ставит Анну рядом с Карениным, а потом с Вронским, снова с Карениным и снова с Вронским. Сводит Вронского с живописью, с деревней. Алексей Александрович мучается тем, что его прощение не нужно Липе и не признано спетом. «Я Нв могу ИХ соединить, заключает: «Тут страшная драма». На своем, гак сказан., уровне он И пытается сочетать — семью и легкие увлечении, положение в свете п хлопоты о выгодном месте в новейшем акционерном обществе... Стиве даже удается достичь туг некоторого результата", и ОН симпатичен, мил Толстому тем, что не хочет ограничить, обкар-нать себя. Однако создатель «Анны, Карениной» И ироничен по отношению к этому своему герою. Помириться на том, что устраивает Стиву, он, конечно же, не может.
По мере развертывания романа Толстой, однако, все настойчивей шел к тому, чтооы одну из жизненных сфер поставить всей жизни в пример, в образец, усматривая здесь неизменное торжество чаемой и так остро необходимой гармонии. На подобную роль для него выдвигалась патриархальная жизнь «земледельческого народа».

По книге Толстого дала имя Анна. Зная наперед, чем неминуемо все для героини обернется, писатель не мог увлеченно, зачарованно не следить за выходом ее в собственную ее жизнь, на свой путь. И Левин не должен был при единственной встрече с нею остаться к ней равнодушным, В разговоре с Анной он восходил к чему-то тоже несомненно высокому: «Левин говорил теперь совсем уже не с тем ремесленным отношением к делу, с которым он разговаривал в это утро. Всякое слово в разговоре с нею получало особенное значение». Потом всем этим Левин будет смущен, Л между тем и оп тоже идет совершенно своим путем. 1! параллельное движение истории этих героев указывает на ТО, что опыт Левина и опыт Анны не могут исключить друг друга.
Однако Анну Толстой спасти не может. Левина же он поворачивает к патриархальности, уверяя себя и нас, что так решается все. Для этого в последней части романа ему приходится остаться уже без Анны — с нею патриархальности совместиться не дано, а именно ее облик, ее судьба стояли ведь у истоков книги...