«Трагедия "маленького человека" в повести \'Шинель"»

Почему вот уже полтора столетия нас так трогает история скромного титулярного советника, если даже сторожа департамента, в котором он служил, «не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха»? Почему бессмертны творения Гоголя, его сатира, соединяющая в себе комическое и трагическое, наполненная доброй, сочувствующей улыбкой и негодованием, скрытым под маской иронии? Вероятно, потому, что Гоголь, останавливая свой взгляд на мельчайших деталях, делает широкое обобщение, изображая судьбу совершенно незаметного человека, создает своеобразный портрет России, а может быть, и модель целого мира.
О подобном маленьком человеке написана и его повесть « Шинель ».
Акакий Акакиевич — «чиновник нельзя сказать, чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу и цветом лица что называется гемороидальным». Во внешности героя нет ни одной яркой детали, он незаметен, в нем все «несколько», словно чего-то не хватает для полного портрета. И с именем ему не повезло, словно с самого момента крещения он был обречен на жалкое существование. «Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник». И в должности, которую он занимает, есть что-то унизительное, вторичное. Он не творец, а всего-навсего переписчик. Изображая своего героя, Гоголь постоянно иронизирует над ним; герой не просто унижен, он жалок, ибо в своем униженном положении даже находит какое-то необъяснимое удовольствие.
«Вряд ли можно было найти человека, который так жил бы в своей должности... Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир». Этот «приятный мир» и есть внутренний мир героя, примитивный, предельно замкнутый. Его никогда нельзя встретить на вечерах или в театре, или просто прогуливающимся по улицам, или играющим в карты с товарищами. У него нет ни друзей, ни семьи, ни привязанностей. Из всех развлечений он оставил себе только одно — переписыванье. Просто так. Для себя. Акакий Акакиевич отгораживается от реальности буквами, среди которых «у него были фавориты», и не замечает вмешательства внешнего мира, только лишь изредка просит не обижать его, но зато подобные просьбы его могут перевернуть взгляд на мир другого человека («...и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой». И закрывал себя рукой бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной об
разованной светскости...»). Так рядом с едкой иронией появляется глубокое авторское сочувствие, ибо, иронизируя над убожеством духовного мира своего героя, автор ни на минуту не забывает, что перед ним человек, получивший от природы равные с другими права.
«Что-то бог пошлет переписывать завтра?» — думает герой каждый вечер, отходя ко сну с блаженной улыбкой. Переписыванъе стало для него хлебом насущным, и средством, и целью его существования, смыслом его жизни. Акакий Акакиевич настолько слился с этим миром, что даже ничтожное изменение в должности могло стать для него катастрофой (Гоголь явно гиперболизирует страдания Башмачкина от необходимости «переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье»: «он вспотел совершенно, тер лоб...»). В мире «переписыванья» свои законы, свои пропорции, свои представления о большом и малом, о значительном и мелком. Новая шинель по законам этого мира оказывается грандиозным, почти фантастическим событием. Словно открылась какая-то форточка и в крошечный мирок героя влетел вихрь, разбросавший все его бумаги, перепутавший все буквы. За мужественным решением сшить шинель последовала полная перемена внешней жизни — отказ от чая до вечерам, экономия света, попытки ходить на цыпочках, чтобы не сно
сить раньше времени подметок и пр. Шинель стала его целью, его Идеей. Она наполнила его жизнь новым, ранее неведомым смыслом. Он жил мыслью о ней, как раньше жил мыслью о завтрашнем переписывании. «Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность, — словом, все колеблющиеся и неопределенные черты. Огонь порою показывался в глазах его, в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник?»
Долгожданный день наступил — шинель готова. Акакий Акакиевич достиг своей вершины. Впервые в жизни в тот вечер он ничего не писал — в его жизни произошел переворот. Он шел по улицам и как будто впервые начинал узнавать их, словно заново стал открывать для себя окружающий мир, ощущать себя в нем. Он будто заново родился. Он «даже побежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамою» — чувства, о которых герой даже не подозревал, словно решили «попробовать голос». Он жил.
И вдруг — шинели не стало. Кража ее для Акакия Акакиевича равноценна потере жизни. У него украли жизнь, но энергия, которой успела напитать его шинель, еще позволила ему попробовать отстоять ее. Он даже решился пойти к частному приставу и четырежды добивался у него аудиенции. Но на пути маленького чиновника встает «значительное лицо». Его грозный окрик, сопровождаемый топаньем ногою, сломил несчастного просителя. Акакий Акакиевич был вновь загнан в рамки его «переписыванья». Но он уже привык к своей новой Идее, к своему новому миру и не может вернуться к прежнему состоянию. Он узнал, что значит жить по-иному, и отбирать эту возможность у него — жестоко. Вот этой жестокости, этого крушения всех надежд и не вынес Акакий Акакиевич Башмачкин.
Так, может быть, в гибели героя виновен просто жестокий человек? Нет, «значительное лицо» изображен Гоголем отнюдь не как бездушный злодей. Он прекрасный семьянин, хороший товарищ, человек, не лишенный сочувствия, и вообще, как пишет автор, «человек очень порядочный». Не человек, а чин раздавил Акакия Акакиевича. Еще недавно «незначительное, лицо», став «значительным», внезапно получает власть и решает, что имеет право поворотить вселенную. Этот герой — своего рода символ безликой, бесчеловечной власти государства, его чудовищной бюрократической машины, калечащей души и маленьких, и больших людей.
Акакий Акакиевич не может противостоять этой машине, но не может уже и мириться. И он умирает, забытый всеми.
В финале «Шинели», как это часто бывает у Гоголя, реалистическая достоверность сливается с фантастикой, гротеском: по городу поползли слухи о мертвеце, который в поисках украденной у него шинели срывал шинели со всех встречных, не разбирая, чина и звания, пока не добрался до «значительного лица». Неприметный чиновник, униженный и раздавленный государством, потеряв все, превращается в грозную опасность для этого государства. И, несмотря на то, что в последней сцене повесть как бы входит в мир более обычных представлений и фактов, мы воспринимаем ее как игру с реальностью. Незамеченный при жизни, после смерти герой добивается «всеобщего признания». Появление призрака не только наводит страх, но и заставляет людей заглянуть в свои собственные души, что-то кардинально меняет в их жизни. Даже «значительное лицо» стал гораздо реже говорить подчиненным: «Как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами?»
«Маленький человек» с его маленьким внутренним миром может вызвать иронию, сочувствие или жалость. Он не ощущает своего ничтожества, так как его примитивные стремления вполне соответствуют его жалкому положению. Но «маленький человек», однажды почувствовавший себя большим, а затем снова загнанный в узкие рамки, становится фигурой поистине трагической, ибо не хочет мириться со своим униженным положением, но и противопоставить враждебному миру значительных лиц ничего не может. Однако Гоголь не только рисует трагедию личности, но и предупреждает о том, какая опасность для общества таится в столкновении бездушного государства с маленьким человеком. Государственная машина, оттолкнув человека, заставляет его бунтовать. В нем просыпается ущемленное самолюбие, плебейская гордость, жажда мести, подчас превышающая меру нанесенного ему ущерба. Человек, едва заметный, вдруг превращается в демона, наводящего ужас на окружающих. Так бесчеловечная власть сама готовит свой крах, порождает хаос, последствия которого труд
но предугадать. Мир, в котором нарушена гармония между властью и отдельным человеком, рисуется Гоголем как мир глубоко трагический по своей сути.