««Былое и думы» — значительнейшее из произведений Герцена»

«Былое и думы» – крупнейшее и значительнейшее из произведений Герцена. В этой книге он с наибольшей полнотой, с силой и страстью гения выразил смысл своих идейно-творческих исканий. «Былое и думы» можно уподобить литературному памятнику эпохи: ни одно произведение 1850-1860-х годов, созданное русским художником, не может в этом отношении сравниться с книгой Герцена. Он мог бы ничего другого не создавать – эта книга ввела его навечно в историю русской литературы и в сознание русского народа. Не создать ее он но мог: всей предшествовавшей литературной и общественной деятельностью Герцен был подготовлен к созданию «Былого и дум». Прожитое и пережитое им властно требовало осмысления – для себя, для единомышленников, для всех русских. Герцен писал «братьям по Руси», объясняя, почему и как он пришел к замыслу этой книги: «Исповедь моя нужна мне, вам она нужна, она нужна памяти, святой для меня, близкой для вас, она нужна моим детям».

Так что же, он хотел лишь исповедаться, то есть объяснить мотивы своего поведения и поступков, нравственно оправдать или, напротив, обличить – себя, власти, стечение обстоятельств, эпоху? Ведь так называемые лишние люди почти все исповедовались, почему они не смогли сделать ничего полезного… Но Герцен не был лишним человеком. Напротив, он был нужным России человеком и к тому же человеком необычайной общественной активности. И его исповедь приобрела значение общероссийского подвига.

Личные воспоминания вызывали «сотни других, все старое, полузабытое воскресало», тени прошлого вставали перед ним, он связывал их между собой… Что следовало за чем и почему в такой, а не иной последовательности? Можно ли было изменить свою жизнь, повернуть ее в другое русло и что вышло бы в результате такого поворота? Что было в его жизни случайное, а что – закономерное, неотвратимое?

Герцен был убежден, что личная исповедь может иметь общественное значение. Для этого нужно насытить ее проблемами большой значимости. Любой человек или участвует в крупных событиях, или они сказываются на его жизни; наконец, он может просто размышлять о них – ив его размышлениях неизбежно отзовутся мысли, чувства, мнения и оценки его времени. В одном из ранних предисловий Герцен заметил: «Жизнь обыкновенного человека тоже может вызвать интерес – если и не по отношению к личности, то по отношению к стране и эпохе, в которую эта личность жила». С исповедью Герцен намеревался соединить и достоверные воспоминания о своей эпохе: он желал ввести в свою книгу не только то, что сам видел и пережил, но и то, о чем ему пришлось слышать или читать.

При этом Герцен считал, что документальная точность его описаний вовсе не исключает чисто художественного способа изложения – с раскрытием типического в отдельных явлениях и лицах, с воссозданием действительности в образной форме. Его исповедь должна была содействовать достижению главной цели – нанести еще один удар по его заклятому врагу, по самодержавию с его полицейско-бюрократическим режимом. Рассказать откровенно, без оглядки, о николаевской России – это значило бы нанести удар но всеевропейскому жандарму: «Пора, наконец, имперским комедиантам из петербургской полиции узнать, что рано или поздно, но об их действиях, тайну которых так хорошо хранят тюрьмы, кандалы и могилы, станет всем известно и их, позорные деяния будут разоблачены перед всем миром».