«Жанр сказки в творчестве М. Салтыкова-Щедрина»

Сказки Салтыкова-Щедрина обычно определяют как итог его сатирического творчества. И такой вывод в какой-то мере оправдан. Сказки хронологически завершают собственно сатирическое творчество писателя. Как жанр, щедринская сказка постепенно вызревала из фантастических и образных элементов его сатиры. Немало в них и фольклорных заставок, начиная от использования формы давно прошедшего времени («Жил-был») и заканчивая обильным количеством пословиц и поговорок, которыми они пересыпаны.

В своих сказках писатель затрагивает множество проблем: социальных, политических и идеологических. Так, жизнь русского общества запечатлена в них в длинном ряду миниатюрных картин. В сказках представлена социальная анатомия общества в виде целой галереи сказочных образов.

Сказку «Карась-идеалист» отличает система идей, которая отвечала мировоззрению самого Щедрина. Это вера в идеал социального равенства и вера в гармонию, во всеобщее счастье. Но, напоминает писатель: «На то щука в море, чтоб карась не дремал». Карась выступает в роли проповедника. Он красноречив и прекрасен в проповеди братской любви: «Знаешь ли ты, что такое добродетель? — Щука разинула рот от удивления. Машинально потянула она воду и… проглотила его». Такова природа всех щук — жрать карасей. В этой крохотной трагедии Щедрин представил то, что характерно всякому обществу и всякой организации, что составляет природный и естественный закон их развития: есть сильные, кто ест, и есть слабые, кого едят. А общественный прогресс — это обычный процесс пожирания одних другими. Конечно, в демократических кругах подобный пессимизм художника вызвал споры и нарекания. Но прошло время — и щедринская правота стала правотой исторической.

Но доставалось в сказках не только интеллигенции. Хорош и народ в своей рабской покорности. Страшные картинки нарисовал писатель в «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил».

Вот портрет крестьянина. «Громаднейший мужичина», на все руки мастер. И яблок с дерева достал, и картофель из земли добыл, и силок приготовил для рябчиков из собственных волос, и огонь извлек, и провизии напек, и пуха лебяжьего набрал. И что же? Генералам по десятку яблок, а себе «одно, кислое». Сам и веревку свил, чтобы генералы держа ли его ночью на привязи. Да еще готов был «генералов порадовать за то, что они его, тунеядца, жаловали и мужицким его трудом не гнушалися!» Сколько генералы ни ругают мужика за тунеядство, а мужик «все гребет и гребет, да кормит генералов селедками».

Трудно представить себе более рельефное и отчетливое изображение нравственного состояния крестьян: пассивная рабская психология, невежество. Щедрин словно видит русский народ глазами Порфирия Петровича из «Преступления и наказания» Достоевского. Тот прямо называл мужика иностранцем, настолько недоступен был для него образ мыслей, поведение и мораль русского народа.

У Щедрина подобное отношение к своему народу приобрело притчеобразную и доступную форму.

Щедрин любуется силой и выносливостью мужика, которые для него так же естественны, как и его беспримерная покорность, доходящая до идиотизма.

В этом контексте нехарактерна сказка «Медведь на воеводстве», где мужики все-таки теряют терпение и сажают медведя на рогатину. Однако Топтыгин 2-й в этой сказке не столько эксплуататор, сколько обычный грабитель, этакий Маныл Самылович Урус-Кугуш-Кильдибаев из «Истории одного города». А разбойников на Руси никогда не жаловали — отсюда и рогатина.

В своих сказках Щедрин полон сарказма. В них он никого не жалует. Достается всем: и правым и неправым, и карасям и щукам, и русским либералам, и самодержавию, и мужикам русским.

Вспомним моральный кодекс вяленой воблы: «Тише едешь, дальше будешь; маленькая рыбка лучше, чем большой таракан… Уши выше лба не растут» — вот что Щедрину особенно противно, аккуратная серость. Против нее протест, язвительная сатира сказок.

И все же сказки Щедрина актуальны и сейчас, а следовательно, общество наше стабильно: карасей глотают, генералов кормят, вобла проповедует, здравомыслящий заяц с лисой играет, — в общем, все по-прежнему: «Всякому зверю свое житье: льву — львиное, лисе — лисье, зайцу — заячье».