««Серебряный век» русской поэзии»

Начало двадцатого века… Грядущий вихрь социальных потрясений, кажется, должен, смести. Но при грохоте оружия — Русско-японской, первой мировой, других войн — музы не молчат. Я вижу, я слышу, я чувствую, как бьются раскаленные сердца поэтов, чьи стихи ворвались ныне и в нашу жизнь. Ворвались — и едва ли забудутся. «Серебряный век» — это время ярких метафор, неустанных поисков глубинного смысла слов, звуков, фраз. Звезда, именуемая Полынью, явила свой лик земле — не ею ли озарены страницы стихов, долгое время недоступных нам? Анна Ахматова, Николай Гумилев, Марина Цветаева, Борис Пастернак — и, конечно же, великий Блок — они взывают к нам сквозь бури войн и потрясений, они зовут нас в свой богатый образный мир. Я восхищаюсь поэзией Бориса Пастернака. Мне нравится его сердечная порывистость, доброта, одухотворенность, редкостная впечатлительность. Я вновь и вновь вижу перед собой страницы, покрытые его узорчатым и летящим, словно ветром подхваченным почерком. Лирика, поэмы, повести, драматические переводы, мемуары, проза, явили нам огромный мир живых и светлых образов, не всегда понятных сразу, но при вчитывании открывающих то, что можно было сказать именно так, именно этими словами. Живая современность всегда присутствовала в поэзии Пастернака - она была именно живая, всепроникающая, дышащая. «И окно по крестовине сдавит голод дровяной», — тяжеловато для поверхностного взгляда, но при внимательном прочтении — здесь холод послереволюционных зим; окно, готовое «войти» в комнату, «сдавить» ее, а «голод» становится ее сущностью, как и сутью живущих в ней. При всем своеобразии лирики поэта читатели чутко отзывались даже на его «балладные» строки вроде: «Впустите, мне надо видеть графа», не говоря о книгах стихов — таких, как «Поверх барьеров», «Темы и вариации», «На ранних поездах». Благоговение перед чудом жизни, чувство благодарности к ней — едва ли не главная тема стихов Пастернака. Он почти не знал границ между живой и неживой природой. «И через дорогу за тын перейти нельзя, не топча мирозданья», — писал поэт, словно перекликаясь с Тютчевым, окруженным со всех сторон «пылающею бездной», с Фетом, лирика которого была распахнута в беспредельность мироздания. Дожди и метели, зазимки и весенние ручьи, Урал и Север, родное поэту Подмосковье с его ландышами и соснами — все это первозданной чистотой красок вошло в душу Пастернака. «Это щелканье сдавленных льдинок», — пишет он о поэзии, «вздрагивал дом, обливаясь дождем»… Мир его — это нечто живое, ожившее под волшебной кистью художника. «Косится, смотрит, видит, узнает» — не напрасно именно так охарактеризовала Ахматова его пристальный взор, его «вникание», «вживание» в окружающий мир. Вопросы о жизни и смерти, об искусстве, о самоутверждении человека с юношеских лет волнуют Марину Цветаеву, чья поэзия также вошла в мою жизнь и, думаю, осталась со мной навсегда. Ее стихи раскрывают обаяние глубокой и сильной натуры, не признающей стереотипов, навязанных кем-то догматов, необычайной во всем, Цветаева-поэт неотделима от Цветаевой-человека. Предельная искренность — вот что привлекает меня в ее стихах, написанных «так рано». Рано — для нашего не готового еще к попранию шаблонов сознания. Но поздно, очень поздно пришли эти строки в жизнь нашей страны. В каждой — сила характера, воли, личности. И лирический герой, а лучше, лирическое «я» в стихах Цветаевой — личность сильная, свободолюбивая, наделенная прекраснейшим из талантов — талантом жизнелюбия. Не было в ее жизни далекой Елабуги, жуткой деревянной балки, а было — страстное желание понять, оценить, полюбить. Все таить, чтобы люди забыли, Как растаявший снег и свечу? Быть в грядущем лишь горсткой пыли Под могильным крестом? — не хочу! — восклицает поэтесса. Лирическое «я» Цветаевой — человек действия, поступка. Безмятежное, спокойное существование — не для нее. Совсем иными мне кажутся стихи Анны Ахматовой. За каждым словом ее — та душевная боль, которую поэт несет миру, призывая его разделить страдания, а оттого становясь ближе и дороже каждому читательскому сердцу. Стиль Ахматовой — та удивительная простота, которая всегда и характеризует подлинное чувство, та немногословность, что потрясает, тот лаконизм, что заставляет меня вглядываться в ее строки, ища в них разгадки волшебной гармонии, звенящей там. Брошена. Придуманное слово! Что же я, цветок или письмо? А глаза глядят уже сурово В потемневшее трюмо. Потеря друга, любимого — и это выражается столь лаконично, что словно испытываешь тот подступающий к горлу ком, который мучил поэтессу в этот миг. Образы легки и словно приглушены, но это — подавленные в себе явления подлинной муки скорбящей души. Временами казалось поэтессе, что идет она «в никуда и в никогда», что голос ее будет согбен и растоптан. Этого не произошло — стихи ее живут, голос ее звучит. «Серебряный век»… Удивительно емкие слова, точно определившие целый период развития русского стиха. Возвращение романтизма? — очевидно, в какой-то мере и так. В целом же — зарождение нового поколения стихотворцев, многие из которых покинули отринувшую их родину, многие погибли под жерновами гражданской войны и сталинского безумия. Но права была Цветаева, воскликнувшая: Моим стихам, как драгоценным винам, — Настанет свой черед! И он настал. Многие сейчас все глубже и глубже постигают цветаевские строки, открывая для себя великие истины, зорко, охранявшиеся десятилетиями от постороннего глаза.