«Мастерство в построении сюжета. (По одному из произведений русской литературы XIX века. — А. С. Пушкин. «Пир во время чумы».)»

«Пир во время чумы» — трагедия, несущая в себе то, что древние греки называли катарсисом, разрешением трагического конфликта. Сюжетная конструкция здесь великолепна. В один клубок сплелись и щемящее чувство тоски и одиночества человека, запертого холерными карантинами в маленькой деревушке, и горечь потери близких друзей, вступивших на Сенатской площади в противоборство с «жестоким веком», и воспоминание о женщине, которой уже нет в живых, но чувство к ней все еще продолжает жить в душе поэта, и предчувствие новых суровых испытаний, что несет ему грядущая жизнь.

Мир «Скупого рыцаря» очень широк: сценическими и -особенно — внесценическими образами воссоздана почти пластически осязаемая картина Европы эпохи позднего средневековья.

В «Моцарте и Сальери» два музыканта живут в мире искусства, вроде бы только о нем и говорят.

В «Каменном госте» перед нами предстает всего лишь «импровизатор любовной песни» — человек, внешне замкнутый в своем эгоцентричном мире.

У героев «Пира во время чумы» практически нет выхода в большой мир, пирующие — всего лишь крохотный островок в мире мертвых, поэтому ситуация трагедии уникальна, она являет собой некую экспериментальную площадку для исследования самых общих вопросов бытия. Но в самой уникальности ситуации заложены громадные возможности для обобщения, для соотнесения проблем отдельного человека и человечества в целом.

Внешняя динамика здесь вступила бы в явное противоречие с внутренней жизнью героев. Из трех стадий нравственного поступка — мотивов, непосредственного действия и следствий его — Пушкин на этот раз исследовал лишь первое, сознательно отсекая все остальное. Поэтому каждый из пирующих — в сущности, замкнутый мир, их речи — прежде всего самоизлияния, непрерывная цепь внутренних монологов, их судьбы, может быть, и пересекаются, но ни в коем случае не взаимовлияют друг на друга. Все это создает особый, напряженный сюжет последней из «маленьких трагедий».

Герои обречены на гибель. Они это знают. Осознание неизбежного рождает в иных людях фаталистическое примирение с судьбой, с неотвратимостью рока. Этот фатализм может быть очень разным — тут и бездумная беспечность Молодого человека, предлагающего выпить в честь уже погибшего Джэксона «с веселым звоном рюмок, с восклицаньем», и самоотверженное великодушие нежной Мери, и черствый эгоизм Луизы, пытающейся самоутвердиться в человеконенавистничестве, но:

…нежного слабей жестокий,

И страх живет в душе, страстьми томимой.

Сама атмосфера пира проникнута лишь иллюзией жизни, смерть все время напоминает пирующим о неотвратимости и закономерности конца.

В сущности, «Пир во время чумы» начинается с той тревожной ноты раздумий о жизни, подлинной и мнимой, которой заканчивалась каждая из «маленьких трагедий». Но если в финалах предшествующих пьес в раздумье повергались читатели и зрители, то здесь эти раздумья вынесены, если так можно выразиться, на авансцену: в них все время погружен главный герой.

Вальсингам — председатель пира, возможно, даже его инициатор. И пир предпринят с целью забыться среди ужаса всеобщей смерти. Но происходит парадоксальное: именно председатель пира все время возвращается в своих мыслях к смерти и настойчиво напоминает о смерти всем пирующим.

Безусловно, «упоение» пиром во время чумы — чувство сложное и острое, это чувство человека, находящегося на грани жизни и смерти. Но все же не бегство и не смирение, а борьба! — вот пароль и лозунг Вальсингама. И если уж неизбежна смерть, то встретить ее с открытым забралом! Человек и Смерть столкнулись на равных. Именно поэтому так драматургически закономерен внешне, казалось бы, неожиданный и случайный финал трагедии: Вальсингам бросает вызов чуме и не гибнет! Драматургический конфликт перерастает тему борьбы с роком. Он разрешается как гимн человеческой дерзости и гордости перед лицом самой смерти. Однако пьеса не могла закончиться гимном председателя. Для разрешения конфликта Пушкину оказывается крайне важным последний спор «маленьких трагедий» — спор Вальсингама со священником, тоже действующим во время всеобщей катастрофы.

Священник, как и Вальсингам, стремится «ободрить угасший взор», но… лишь для того только, чтобы подготовить обреченного к смерти. И голос священника, весь строй его речи — это голос самой смерти, как бы звучащий из-за гробовой доски. Священник беспрестанно напоминает об умерших, о муках ада и о райском блаженстве, он судит живущих от имени погибших. Знаменательно его обращение к имени погибшей Матильды в качестве последнего, решающего аргумента в споре с Вальсингамом!

Упоминание о Матильде вызывает у него бурный эмоциональный взрыв. Да, Председатель признает, что он осквернил память матери и возлюбленной, участвуя в пире! Но тем не менее он останется, ибо здесь — жизнь, пусть на краю гибели, но жизнь, а там — лишь смирение и бездействие перед лицом смерти. И характерно, что священник, почувствовав силу этих слов, уходит, благословляя Вальсингама. «Пир продолжается. Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость», — гласит заключительная ремарка «маленьких трагедий». Жизнь и страсть, ум и сердце вновь выходят победителями…