«Поэтическое новаторство ранней лирики В. Маяковского»

Превыше крестов и труб,

Крещенный в огне и дыме,

Архангел—тяжелоступ —

Здорово в веках, Владимир!

М. Цветаева

Впервые в литературу Маяковский вошел с появлением манифеста «Пощечина общественному вкусу», в котором излагается программа футуристов. Маяковский не просто входит в литературу, он врывается, вносит коренные изменения. В манифесте говорится что футуристы — «лицо нашего времени», предлагают «сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и прочих с парохода современности». Объявляют «непреодолимую ненависть к существующему до них языку». Требуют «увеличение словаря в его объеме произвольными и непроизвольными словами», сознавая тем самым «слово-новшество».

Футуризм оказал большое влияние на раннее творчество В. Маяковского. Как «слово-новшество» поэт, используя традиционные способы образования слов, создает свои, новые формы: изъиздеваюсь, декабрый вечер, любеночек, наслезненные глаза, дождь обрыдал и другие.

Коренное изменение внес Маяковский в технику русского стиха. Он установил новые методы рифмовки, которые близки к ораторскому слову. В своей статье «Как делать стихи?» Маяковский писал, что самое характерное слово он ставит в конец строки и подбирает к нему рифму.

Маяковский нарушает так называемый силлабо-тонический стих, установленный реформой В. Тредиаковского в начале ХVШ века, и создает тоническое стихосложение, в котором длина стиха определяется количеством полноударных слов.

Маяковский использует лестничное строение стиха, где каждое слово — «ступенька» — имеет логическое ударение и содержит определенную смысловую нагрузку.

Употребляя, на первый взгляд, обычные лексические единицы, иногда с новыми формами образования, Маяковский сумел создать ошеломляющие метафоры: «грудь испешеходили», то есть исходили взад и вперед, вдоль и поперек. Часто ошеломляющая метафора разворачивается во всю строфу:

Вот — я,

весь

боль и ушиб.

Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души.

Практически в каждом произведении Маяковского в большом количестве содержатся метафоры — ошеломляющие, овеществляющие, развернутые; различные сравнения — «На цепочке Папомона поведу, как мопса» и другие, неологизмы, гиперболы, реже — прием контактного повтора («Слава, Слава, Слава героям!!!»)

В тематике всех ранних произведений В. Маяковского есть нечто общее: человек большой любви, страсти, человек «для сердца» оказывается ненужным, неуместным, осмеянным. В них — крик боли, отчаяния, проклятия из-за лжи и подлости окружающего мира. Поэт в ожидании появления настоящего человека: «Опять, тоскою к людям ведомый, иду…». У поэта «тоска к людям», тяга к человеку; но вот, оглядываясь по сторонам, он видит, что перед ним вместо человека — какое-то странное существо, лишенное человеческого облика:

Два аршина безликого розоватого теста:

Хоть бы метка была в уголке вышита.

Нет лиц, нет людей — такова основная мысль многих стихотворений раннего Маяковского.

Через час отсюда в чистый переулок

вытечет по человеку ваш обрюзгший жир…

Жирные, лоснящиеся существа составляют массу окружающих.

Если Блок в «Плясках смерти» писал: «Как тяжко мертвецу среди людей…», то о традиции молодого Маяковского можно сказать: как тяжело средь мертвецов живому. Экстраверт Маяковский обращается к людям, но не находит понимания. В этот период доля поэта — характерно обостренное чувство одиночества, близкое к лермонтовскому или есенинскому. Только если у Есенина — «я один… и разбитое зеркало» — это трагический финал жизни, то у Маяковского «мостовая моей души изъезженной» — трагическое начало. Есенин пришел к нам с естественной, природной гармонией, но уходит ли с ней Маяковский? И с гармонией ли?

Все чаще в ранней лирике проступают тюремные очертания, обозначается образ «жизнь — тюрьма», возникают ассоциации, несущие мысль о несвободе: бог, пойманный арканом в небе; городовые, распятые перекрестком.

В стихотворении «Ко всему» этот образ разрастается до огромных размеров:

… вся земля —

каторжник

с наполовину выбритой солнцем головой!

Жизнь в ранних стихотворениях Маяковского — несвободная, закованная, перечеркнутая тюремной решеткой.

Полжизни прошло, теперь не вырвешься…

… я в плену.

Нет мне выкупа.

Оковала земля, окаянная.

Я бы всех в любви моей выкупал,

да в дома облесен океан ее!

Жизнь заточена, «океан любви» обнесен в дома — такой предстает действительность в ранней поэзии Маяковского.

Вместе с образом тюрьмы, «загона», закованной земли развивается в творчестве Маяковского другой образ, сначала трагически окрашенный, — образ солнца.

Солнце у раннего Маяковского часто предстает в мрачном свете. Солнце — мучитель, проливающий кровь людей; солнце, едва просочившись в крохотную щелку, «как маленькая гноящаяся ранка», тут же прячется, тускнеет, побежденное мраком, теснотой. Солнце — «неб самодержец», жирных и рыжий, выезжающий «по тропам крыш».

Раннему Маяковскому мерещились «косые скулы океана», он мечтал о необъятных просторах жизни. Образ океана, как и образ солнца в ранние годы творчества, внутренне скован, несвободен. Как солнце заслонено решеткой, так и океан зажат в тиски.

Любовь громадины, «сфинкса» Маяковского — грандиозная, великая:

Любовь мою,

Как апостол во время оно,

По тысячи тысяч разнесу дорог.

Поэт «прекрасно болен», у него «пожар сердца». В поэме «Облако в штанах» любовь необходима, она прекрасна, даже если приносит боль:

…сквозь жизнь я тащу

миллионы огромных чистых любовей

и миллион маленьких грязных любят.

Во «Флейте-позвоночнике» звучат ноты отчаяния; разрушение направлено на самого себя: «Все равно я знаю, я скоро сдохну».

В стихотворении «Ко всему» Маяковский, называя себя «величайшим Дон-Кихотом» говорит:

Любовь!

Только в моем

воспаленном мозгу была ты!

Была… Любовь уходит. И в поэме «Война и мир» поэт боится оступиться, потерять оставшееся:

Оступлюсь —

и последней любовишки кроха

навеки канет в дымный омут.

В поэме «Человек» Маяковский — в пламени любви.

… только

боль моя

острей —

стою огнем обвеет,

на несгорающем костре

немыслимой любви.

Костер несгорающий, но любовь немыслима, а боль — все острей…

И Маяковский бросается в другую стихию. От темы любви переходит к теме искусства, поэта, его творчества.

В стихотворениях этой темы Маяковский говорит о необузданности, свободе творческой фантазии. Заявляет, что он не такой, как все. Его фантазия способна перевернуть мир:

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

Герой бросает вызов: он — «бесценных слов мот и транжир». Поэт чист, но не защищен от грязи окружающих, которые взгромоздились «на бабочку поэтиного сердца».

В стихотворении «Эй» ясно видно, что фантазия поэта действительно не знает границу:

Эй!

Человек,

землю саму

зови на вальс!

В стихотворении «Поэт-рабочий» Маяковский доказывает, что работа поэта такая же, как и работа токаря, поэт — тоже «фабрика», деревообделочника — и голов людских обделываем дубы, рыбалка — «людей живых ловить, а не рыб», кузнеца — «мозги шлифуем рашпилем языка». И для Маяковского нет разницы между техником и поэтом. Они равны.

Сердца — такие ж моторы.

Душа — такой же хитрый двигатель.

Поэзия — главная, ведущая тема для молодого Маяковского.

Я хочу одной отравы —

пить и пить стихи.

Поэзия и жизнь поэта неразрывно связаны.

Видите —

гвоздями слов

прибит к бумаге я.

В поэме «Флейта-позвоночник» Маяковский оценивает свое творчество как что-то высшее, нечеловеческое:

Забуду год, день, число.

Запрусь одинокий с листом бумаги я,

Творись, просветленных страданием слов

нечеловечья магия.

И вся поэзия раннего Маяковского — это фантастическая, неземная, «нечеловечья магия».