«Стихотворение М. Ю. Лермонтова «Нет, не тебя так пылко я люблю…» (Восприятие, истолкование, оценка.)»

На фоне глубокой внутренней борьбы между двумя противоположными стихиями — небом и землей, переход от безусловного признания приоритета первого над вторым через осмысление их равноправности, к радостному ощущению возможности их примирения, их слияния, синтеза между ними, — таков был тяжелый путь жизни и творчества М. Ю. Лермонтова.

Нет, не тебя так пылко я люблю,

Не для меня красы твоей блистанье;

Люблю в тебе я прошлое страданье

И молодость погибшую мою.

Этот путь далеко еще не был закончен: его оборвала преждевременная гибель и то, что поэту открылось в лучшие мгновения, к чему он так упорно шел, что лишь манило его своим счастьем, но еще не переродило его душу до последних оснований. Оттого и возможны были частые перебои, отзвучия прежних тяжелых переживаний.

В таких стихотворениях, как «Гляжу на будущность с боязнью», «Нет, не тебя так пылко я люблю…», «И скучно и грустно…», «Благодарность», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…», тоска опять обостряется до прежней нестерпимой боли, и снова рыдает в них безнадежность крайнего, абсолютного отрицания всякого смысла жизни.

«И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка» — вот основной мотив всех этих элегий.

Когда порой я на тебя смотрю,

В твои глаза вникая долгим взором:

Таинственным я занят разговором,

Но не с тобой я сердцем говорю.

Старая болезнь духа сказывается также в том, что он вновь возвращается к «Демону», пишет свой последний, пятый очерк, в котором опять ставит с прежней остротой прежнюю проблему о назначении жизни, об отношении человека к Богу, земли к небу. Здесь Лермонтов уже окончательно сливается со своим демоном, сделав его похожим «на вечер ясный: ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет». Следы тяжелых настроений заметны и в «Сказке для детей», и в «Беглеце», и в прекрасном по своей безыскусное™ «Валерике», рисующем картины военной походной жизни, и в пророческом «Сне», в котором он предугадал свой преждевременный конец. И все-таки это не более как отзвучия, еще резче подчеркивающие основную тенденцию его творчества: «У Бога счастья не прошу и молча зло переношу».

Оттого и пугают его те «сумерки души, когда предмет желаний мрачен, меж радостью и горем полусвет»; когда жизнь ненавистна, и смерть страшна. И с первых же годов творчества, одновременно и параллельно с этими небесными звуками, звучат звуки страстные, земные, грешные, и в них чувствуется гораздо больше глубины, силы напряжения.