«Истолкование стихотворения А. С. Пушкина «Элегия»»

Начиная с 1830 года, Пушкин только изредка «обнародывает» стихотворения, так как «находит отголосок своим звукам только в сердцах некоторых поклонников поэзии…» Он творит для самого себя, думая о самом дорогом, чем он жил до сих пор.

8 сентября 1830 года поэт пишет одно из самых сильных прощальных стихотворений, пронизанных светлой и прозрачной грустью. Это «Элегия», короткое лирическое произведение, состоящее из двух взаимосвязанных частей. В первой Пушкин повторяет все те обвинения, которые поэт-элегик предъявляет жизни:

Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старше, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

Сначала взгляд поэта обращается в прошлое, которое разочаровывает его, но обжигает сердце, потому что это воспоминание о молодости. Настоящее ужасно: «Мой путь уныл». Будущее кажется совершенно безотрадным: «Сулит мне труд и горе Грядущего волнуемое море…» Пушкин в своей элегии использует традиционные сравнения, сопоставляя веселье — с вином, горе — с похмельем, жизненные печали — с бурным морем.

Настораживает переизбыток метафор в стихотворении. Так, веселье, которое поэт сравнивает с похмельем, логичнее было бы сравнить с вином. «Печаль минувших дней», которую он сравнивает с вином, лучше бы сравнить с похмельем. Кроме этого, Пушкин называет веселье «угасшим», а это предполагает сравнение с рассветом, с ярким солнечным днем. Грустное же будущее лучше бы, кажется, сравнить с закатом, но оно почему-то сравнивается с морем, которое появляется в ряду сравнений вопреки логике. Ведь не связана же тема моря с темой пира, с образами вина, похмелья! Дело в том, что в поэзии нет логики в ее привычном смысле. У поэта свое мироощущение, более сложное, ассоциативное.

Противительным союзом «но» открывается вторая часть элегии, в которой автор отвергает безысходность размышления первой:

Но не хочу, о други, умирать:
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…

Если любой другой поэт-элегик говорил бы о немыслимой тяжести страдания, то Пушкин в своем стихотворении принимает жизнь такой, какая она есть. Он хочет жить именно для того, чтобы «мыслить и страдать». Автор стихотворения прекрасно понимает, что жизнь не всегда бывает веселой и безмятежной. Страдание у поэта из причины для отрицания мира становится поводом для его утверждения. И как же красиво теперь Пушкин связывает найденные образы с теми метафорами, на которых строилась первая часть! В первой строке первой части элегии лишь намечалась метафора «угасшее веселье». Первая строка второй части («не хочу… умирать…») «подхватывает» и завершает ее. Автор передает ощущение угасания жизни, приближения смерти.

В пятой строке второй части подхвачен образ вина как символа наслаждения:

Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь…

Теперь это не то «вино веселья», которое было в бурной молодости. Никакой горечи «смутного похмелья» здесь нет. Сейчас же у поэта — тихое, легкое наслаждение гармонией, которую называют еще божественным нектаром.

К метафорам «закат жизни», «угасшее веселье» возвращают нас последние две строки элегии:

И может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Предчувствуя смерть, Пушкин надеется на любовь, которая скрасит его последние дни. Тихо, но бесстрашно глядя в будущее, автор произносит эти последние слова. Обычно же в стихотворениях подобного жанра взгляд свой поэт обращает в прошлое.