«О поэме «Цыганы» Пушкин»

B начале 1820-х гг. поэма стала основным жанром пушкинского творчества. И
это не случайно. Романтическая поэма исследовала взаимоотношения Человека и
Мира. Романтический принцип противопоставления героя окружающей среде,
обнаруживший несовершенство общественных отношений и противоречивую
сложность мира, побуждал поэта к анализу как среды, так и характеров
героев. В обоих случаях (непосредственно и отраженно) выявлялся некий
культурный уклад. На антитезе различных культур построены коллизии
«Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана». Уже в это время в
творчестве Пушкина вызревают в синкретическом виде принципы народности и
историзма, понимаемые еще как некая данность, изначальная особенность
общественного бытия человека (история как естественный порядок,
определяющий обычаи и нравы прошлого). Вместе с тем и в «Кавказском
пленнике», и в «Бахчисарайском фонтане» Пушкин прослеживает в
психологической драме героев (Черкешенки, Гирея) симптомы воздействия на
традиционные нравы культур, принадлежащих к иным этапам развития
человечества. Причем в противоположность руссоистской доктрине,
определяющей проблематику «Кавказского пленника» (пагубное искажение
естественных нравов под влиянием цивилизации), в «Вахчисарайском фонтане»
европейская (христианская) духовность трактуется как залог просветления,
возвышения героя.

Сама стремительность историчсских обытий. свидетелем которых довелось
быть Пушкину, убеждала его в том, что сила современных обстоятельств,
определяющих судьбу человека, едва ли не более значима, нежели
«естественное» его состояние.

В поэме «Цыганы» Пушкин отталкивается от коллизии «Кавказского пленника»
(переосмысляя ее), к которой восходит и сюжет «Евгения Онегина». Теперь в
центр поэмы Пушкин ставит характер страстный, способный помериться с
«судьбой коварной и слепой». «Страсти роковые», терзающие Алеко, — это
примета избранничества, примета характера неординарного, героического, В
отличие от Пленника, Алеко, бежавший от «неволи душных городов», сам
приходит в идиллический мир цыган, искренне желая слиться с ним; ср.:

«Кавказский пленник»
Казалось, пленник беднадежйый
К унылюй жизни привыкал.

Тоску неволи,
жар мятежный


В душе глубоко
он скрыв


Один за тучей громовою,



Возврата солнечного ждал

Недостигаемый грозою,

И буре немощному вою

С какой-то радостью внимал .



«ЦЫГАНЫ»
Подобно птичке беззаботной,
И он. изгнанник перелетный,
Гнезда надежного не знал

И ни к чему не привыкал,
Кому везде была дорога,
Гнезде была ночлега сень
Над одинокой головою
И гром нередко грохотал;
Но он беспечно под грозою,
И в ведро ясное дремал.

В романтической коллизии последней южной поэмы Пушкина особенно резко
обозначилось противостояние двух ипостасей человеческой личности —
естественно-природной и общественно-исторической, — что Пушкин и пытался
отразить в монологе Алеко у колыбели младенца:


От общества, быть может, я

Отъемлю ныне гражданина — .
« Что нужды — я спасаю сына.

Нравственный выбор поэта здесь очевиден — романтический протест против
буржуазной цивилизации заставляет искать идеального воплощения гармонии в
мире природы и обычая. Но в финале поэмы пессимистичсски подчеркивается
недостижимость этого идеала:

Но счастья нет и между вами,
Природы бедные
сыны! . .
И под издранными шатрами
Живут
мучительные сны.
И ваши сени
кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти
роковые
И от судеб
защиты нет.

Вернулся к своему замыслу Пушкин лишь в Михайловском. «Знаешь ли мои
занятия? — писал он брату в первых числах ноября 1824 г., — до обеда пишу
записки, обедаю поздно. . .». «Образ жизни моей все тот же, — повторил он
через несколько дней, — стихов нс нишу, продолжаю свои записки. . .». Судя
по некоторым данным. работа над записками в ту пору двигалась довольно
скоро и, очевидно, вчерне была закончена летом 1825 г. Уже в сентябре этого
года Пушкин сообщал П. А. Катенину: «Стихи покаместь я бросил и пишу свои,
то есть переписываю набело скучную, сбивчивую черновую тетрадь».


Изучение рабочих тетрадей Пушкина михайловской поры
приводит к несомненному выводу, что до нас не дошла по крайней мере одна
рабочая тетрадь того времени (ниже мы будем называть ее Михайловской
тетрадью), в которой были черновики большей части «Бориса Годунова» (те
сцены, начиная с шестой, которые записывались летом и осенью 1825 г.),
поэмы «Граф Нулин» (созданной 13— 14 декабря 1825 г.), конца глав пятой и
почти всей шестой «Евгения Онегина» (над ними Пушкин работал уже в 1826
г.), а также ряда стихотворений 1825—1826 гг.: «Вакхическая песня», «Сцена
изФауста», «Зимний вечер», «Ода Хвостову», «19 октября» («Роняет лес
багряный свой убор»), 1 и II «Подражания Корану», «Пророк», «Песни о
Стеньке Разине» и др. Мы полагаем, что. предназначив в ноябре 1824 г.
Михайловскую тетрадь для работы над записками, Пушкин вскоре начал, по
своему обыкновению, вести здесь параллельно и другие записи, — чем дальше,
тем больше, — превратив ее, по окончании черновика записок, в главную
рабочую тетрадь, так как тетрадь ПД, № 835 примерно с июня—июля 1825 г.
использовалась исключительно для онегинских строф.