«Петербург в повести Н. В. Гоголя «Невский проспект»»

Он лжёт во всякое время, Этот Невский проспект...
Н. В. Гоголь

Остановив свой выбор на этой теме, я исходила из своего личного отношения к творчеству этого писателя, чьи произведения привлекают меня необычностью сюжетов, яркостью, чёткостью и выразительностью языка, своеобразием авторского взгляда на мир.

Особое впечатление произвела на меня повесть «Невский проспект». Я считаю, что здесь наиболее отчётливо отразилась гоголевская концепция Петербурга — «самого предумышленного города на свете».

«Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере, в Петербурге; для него он составляет всё», — так начинает Гоголь своё повествование. Подчёркнуто эмоционально, восторженно говорит он о той роли, которую играет проспект в жизни каждого петербуржца. Невский оказывается не просто улицей — «красавицей нашей столицы», он — главное действующее лицо, вершитель человеческих судеб. Может показаться, что Гоголь искренне верит в способность «всемогущего Невского» объединять людей («только здесь житель Петербуржской или Выборгской части может встретить своего приятеля, у которого не бывал несколько лет»). Но вскоре наши иллюзии рассеиваются. Мы видим, что проспект проводит чёткую грань между различными социальными группами, которые все появляются здесь, но только в разное, строго определённое время. С самого раннего утра по улице «плетётся нужный народ»: «русские мужики, спешащие на работу», «сонный чиновник... с портфелем под мышкою».

Часам к двенадцати Невский проспект становится «педагогическим Невским проспектом»: сюда «делают набеги гувернёры всех наций со своими питомцами». Послеобеденное время — время прогулок аристократии и «чиновников по особенным поручениям». Невский соединяет жителей Петербурга, но не объединяет их. Гоголь рисует образ странного сообщества людей, рождённого современным городом. Единственное, что их связывает, — это желание праздности.
Именно тем притягателен для них Невский проспект, что от него «пахнет одним гуляньем»: «Хотя бы имел какое-нибудь нужное, необходимое дело, но, взошедши на него (проспект), верно, позабудешь о всяком деле». Автор показывает, как выхолащивает этот идол петербуржцев сущность людей, изменяя их мировосприятие. Человек здесь теряется из виду, «тонет» в «видном» мире; объектом же внимания становятся «сапоги», «фалды» и другие атрибуты его успеха, положения, богатства: вместо людей по Невскому проспекту важно прохаживаются «щегольской сюртук с лучшим бобром», «греческий прекрасный нос», «превосходные бакенбарды», «пара хорошеньких глазок и удивительная шляпка».

Постепенно образ Невского проспекта наполняется символикой, становится таинственным, полуреальным-полуфантастическим. Это происходит, «как только сумерки упадут на домы и будочник... вскарабкается на лестницу зажигать фонарь». Ночью «лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет», а в поступках людей чувствуется «что-то чрезвычайно безотчётное». Сам Невский «оживает и начинает шевелиться», преображается, освещается новым, каким-то демоническим светом. Гоголь подводит читателя к пониманию главной мысли своего произведения, которая будет прямо сформулирована в финале. «О, не верьте этому Невскому проспекту!» Здесь «всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется».

Яркой иллюстрацией к этому утверждению являются две истории, лежащие в основе сюжета повести. Главным героем одной из них становится поручик Пирогов, другим — петербургский художник Пис- карёв. Герои противопоставлены друг другу: Пирогов исполнен амбиций и цинизма («Знаем мы вас всех»), Пискарёв скромен, кроток, застенчив. Однако истории их, в которых ощущается власть Невского проспекта, схожи. И тот и другой обманываются в своих ожиданиях, связанных с чувством к женщине. Вот Пискарёв встречает прекрасную незнакомку. «Боже, какие божественные черты! Ослепительной белизны прекраснейший лоб осенён был прекрасными, как агат, волосами Уста были замкнуты целым роем прелестнейших грёз. Всё, что... даёт мечтание и тихое Вдохновение при светящейся лампаде, — всё это, казалось, слилось и отразилось в её гармонических устах». Каково же оказывается . разочарование героя, когда он обнаруживает в этом «гении чистой красоты» черты самого грязного порока.
Гоголь подчёркивает всю нелепость, противоестественность, несоединимость того, что каким-то, непостижимым образом оказывается соединённым в действительности. Улыбку Мадонны сменяет на лице красавицы улыбка, исполненная «какой-то жалкой наглости; она... так же шла её лицу, как идёт выражение набожности роже взяточника или бухгалтерская книга поэту».
«Лучше бы ты вовсе не существовала», — «растроганный, растерзанный, с слезами на глазах», — думает Пискарёв.

Не менее обманчив образ блондинки, за которой последовал второй герой. Она сразу производит на читателя впечатление пустого, но «легонького» и «довольно интересного созданьица». Пирогов не сомневается в успехе («Ты, голубушка моя!») и вдруг, неожиданно для самого себя, получает суровый отпор от этого «бессмысленного» существа, которое защищено от всякого рода соблазнов немецкой «аккуратностью» в чувствах и преданностью мужу — грубияну и пьянице.

Невский проспект не только развращает, он губит всё чистое, светлое, ломает человеческие судьбы. Не выдержав «вечного раздора мечты с существенностью», сводит счёты с жизнью носивший в душе своей «искры чувства, готовые... превратиться в пламя» художник Пискарёв. Зато порыв Пирогова, поначалу вознамерившегося жестоко отомстить за «ужасное оскорбление», сам собою «как-то странно» для героя, но очень логично для читателя угасает в кондитерской: «съел два слоёных пирожка, прочитал кое-что из «Северной пчелы» и вышел уже не в столь гневном положении».

В повести «Невский проспект» Гоголь создаёт искажённый, «перевёрнутый» мир, утверждающий в сознании людей «перевёрнутые» ценности.

«Далее, ради Бога, далее от фонаря и скорее, сколько можно скорее, проходите мимо», — таким напутствием заканчивает повесть Н. В. Гоголь, глубоко переживавший за судьбу России, страстно мечтавший нарисовать образ «положительно прекрасного» чеповека, но посвятивший свою музу разоблачению порока, в какие бы блестящие одежды он не рядился.