«"Солнечный удар" (Бунин И.А.)»

Рассказ был написан в 1925 г. и, напечатанный в "Современных записках" в 1926 г., стал одним из самых примечательных явлений прозы Бунина 1920-х гг.
Смысловым ядром рассказа, внешне напоминающего эскизную зарисовку краткого любовного "приключения", становится глубинное постижение Буниным сущности Эроса, его места в мире душевных переживаний личности. Редуцируя экспозицию и рисуя с первых же строк внезапную встречу героев (так и не названных ни разу по имени), автор заменяет логику событийного ряда россыпью психологически насыщенных деталей окружающего природно-предметного бытия – от "тепла и запахов ночного летнего уездного города" до характерного "волжского щегольства" подплывающего к пристани парохода. Взаимное притяжение героев оказывается здесь вне сферы традиционной психологической мотивации и уподобляется "сумасшествию", "солнечному удару", воплощая надличностную, иррациональную стихию бытия.
На место поступательной сюжетной динамики выдвигается здесь "миг", решающее мгновение жизни героев, изображение которого предопределяет дискретность повествовательной ткани. В "миге" любовной близости поручика и его спутницы перекидывается мост сразу между тремя временными измерениями: мгновением настоящего, памятью о прошлом и интуицией о последующем: "Оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь ни тот, ни другой…" (5,239). Важен здесь акцент на субъективно-лирическом переживании времени. В прозе Бунина уплотнение хронотопических форм позволяет, с учетом психологических открытий новейшей эпохи, передать синхронность внутренних переживаний (в отличие от толстовской "диалектики"), высветить невыявленные, бессознательные пласты душевной жизни. Этот "миг" телесного сближения, одухотворенного и душевным чувством, становится кульминацией рассказа, от него тянется нить к внутреннему самопознанию героя, его прозрениям о сущности любви.Сам образ "незнакомки" дан через отрывистые метонимические детали: это прежде всего основанные на синестезии портретные штрихи ("рука пахла загаром", "запах ее загара и холстинкового платья"). Вообще в культуре Серебряного века женский образ приобретает особую весомость, становясь воплощением тайных сплетений душевной жизни, особой чувствительности к вселенским силам Эроса (философские идеи В.Соловьева о Софии, контекст поэзии символистов, загадочная аура, окружающая многих героинь Бунина, Куприна и др.). Однако у Бунина этот образ, как и живописание любви в целом, далеко от символистских мистических "туманов" и прорастает из конкретики чувственного бытия, манящего своей непостижимостью.
От телесного упоения герой рассказа постепенно приходит к "запоздалому" осознанию "того странного, непонятного чувства, которого совсем не было, пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог…" (5,241). Любовное переживание приоткрывает поручику подлинную "цену" всего прожитого и пережитого и преломляется в новом видении героем внешнего мира. Это то "счастливое", бесконечно дорогое, что начинает распознавать он в звуках и запахах уездного волжского города, то "безмерное счастье", которое его преображенная душа ощущает "даже в этом зное и во всех базарных запахах" (5,242).В данном прозрении персонажа – сердцевина трагедийной бунинской концепции любви – чувства, приобщающего человека к вечности и катастрофично выводящего его за пределы земного мироощущения и пространственно-временных ориентиров. Художественное время в рассказе – от мига любовной близости героев до описания чувств поручика в финале – глубоко не хронологично и подчинено общей тенденции к субъективации предметно-изобразительных форм: "И вчерашний день и нынешнее утро вспомнились так, точно они были десять лет тому назад…" (5,244).
Обновление повествовательной структуры проявляется в рассказе не только в редукции экспозиционной части, но в значимости лейтмотивных композиционных принципов (сквозные образы города, данные глазами героя), ассоциативных ходов, стоящих над причинно-следственным детерминизмом. В книге "О Чехове" Бунин вспоминал об одном из ценнейших для себя чеховских советов: "По-моему, написав рассказ, следует вычеркивать его начало и конец…" .
Финальный волжский пейзаж в "Солнечном ударе" соединяет реалистическую достоверность с символической обобщенностью образного ряда и, ассоциируясь с "огнями" кульминационных мгновений личностного бытия персонажа, придает рассказу онтологическую перспективу: "Темная летняя заря потухала далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, еще кое-где светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарей, и плыли и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг…" (5,245). Экспрессия пейзажных образов таинственного "волжского мира" в рассказе усиливается в затаенном ностальгическом чувстве автора об утраченной навсегда России, сохраняемой силой памяти и творческого воображения. В целом образ России в эмигрантской малой прозе Бунина ("Божье древо", "Косцы"), а также в романе "Жизнь Арсеньева", не теряя живой предметности, насыщается горестно-пронзительным лирическим чувством.
обновлении форм психологизма, принципов сюжетно-композиционной организации. Соприкасаясь со многими модернистскими экспериментами в данной сфере, Бунин, с его интересом к "земным" корням человеческого характера, конкретности обыденной жизни, наследовал вершинные достижения реалистической классики.