«Творческий путь Франсуа Мориака»
Сочинение
Отсутствие отца и воспитание религиозной матерью в узком семейном кругу Мориак считал важными факторами своего становления. Проблемы греха и благодати, соблазнов духа и плоти волновали его с юных лет и отобразились уже в первом поэтическом сборнике «Молитвы» (букв.:«Руки, сложенные для молитвы» — «Les mains jointes», 1909). О поэте одобрительно отозвался Г. Алоллинер. Серьезную статью о сборнике написал М. Баррес, одаренный писатель-«грунтовец», чье влияние Мориак охотно признавал. После первого сборника появился и следующий — «Прощание с отрочеством» («Adieu a l\'adolescence», 1911).
В ранних сборниках автор связан с традицией «католических поэтов», которую он раскрывает в книгах стихов «Грозы» («Orages», 1925) и «Кровь Атиса» («Sang d\'Aty», 1940), где чувствуется языческий, телесный порыв. Поэзия Мориака оказала по сути влияние и на прозу, которая заметно ее оттеснила. Славу как романист Мориак успел заслужить еще до войны, написав романы «Дитя под тяжестью цепей»(«L\'Enfant charge de chames», 1913) и «Патрицианская тога»(«La robe pretexte», 1914).
Первая мировая война вырвала писателя из закрытого мира. Мориак не был причислен к армии по состоянию здоровья, но после продолжительных хлопот он добился зачисления в отряд Красного креста и служил санитаром в Франции и Греции, в Салониках. События эти не нашли непосредственного отображения ни в его стихах, ни в романах. Лишь в публицистике Мориак высказал свое непринятие насилия, особенно его крайних форм. В период войны в Испании он решительно осудил фашизм: «С 1936 года я открыто выступал против Франко». И когда Мориак свидетельствовал, что «не предавал больше этой линии», он мог Мать в виду и публикацию в подпольном издательстве «Minuit» антифашистской брошюры «Черная тетрадь»(«Le carrier Noir»), и протест против американской агрессивной политики на Востоке, и критику советского режима.
На склоне лет писатель сознавался, что утренний запах свежей печатной краски от газет всегда вызывает у него трепет. Его дневники рябеют именами государственных деятелей, упоминаниями о европейских событиях, критическими замечаниями в адрес народов и правительств. Через сотни и тысячи страниц «дневников», «интимных заметок», «блокнотов», «мемуаров» старается Мориак проповедовать свои политические и моральные взгляды, влиять на общественную позицию, а также и на судьбу Европы. Отсюда ведет начало стремление противостоять декадансу, возродить вкус к героике, которая служит причиной возникновения таких книг, как «Шарль де Голль», где французский президент поднимается на один пьедестал с Жанной д\'Арк и становится своеобразным символом национального самосознания.
Но даже в эссе, осложненных политическими мыслями, главным заботой Мориака остается аспект моральный. В отличие от многих современников, Мориак не доверял общественному прогрессу и тому, что революция может изменить природу человека. В эссе, посвященных религиозной психологии — «Жизнь Расина» («Vie de Racine», 1928), «Роман» («Le Roman», 1928), «Бог и Мамона» («Dieu et Mammon», 1930), «Страдание и счастье христианина» («Souffrance et Bonheurdu chretien», 1931), «Жизнь Иисуса» («Vie de Jesus», 1936), «Во что я верю» («Сuе que je crois», 1962),— путь спасения Мориак усматривает в любви, прощении, божественной благодати. Однако отношения Мориака с религией складывались непросто. Его символ веры сформировался под влиянием философии Б. Паскаля и был окрашен оттенком ереси. Писатель склоняется то к моральной бескомпромиссности янсенистского учения, которое беспокоило когда-то совесть любимого Расина, то к т.н. «модернизму», который старался примирить догматы религии с современными научными представлениями. Личное знакомство с философом Ж. Маритеном приблизило его к неотомизму, одному из влиятельнейших течений католической философии, хотя сам Мориак отрицал свою принадлежность к любым философским доктринам.
Сближение в 20-х гг. с группой «Нувель Ревю Франсез», которая состояла из писателей одноименного журнала, не покачнуло христианско-либеральних взглядов Мориака, хотя заставило снова задуматься над техникой написания романов, обратившись к опыту не только известных предшественников — О. Де Бальзака, Г. Флобера, но и современников — М. Пруста, А. Жида, Р. Мартена Дю Гара. Обращение это никогда не имело характера наследования. Наоборот, уже в 20-х гг. у Мориака составляется особый тип романа, который втягивает в орбиту действия таких значительных художников, как Ж. Бернанос и Ж. Грин. Действие у М. чаще всего разворачивается на равнине, обдуваемой сильными ветрами, которые подхватывают и относят от океана вглубь суши мелкий кварцевый песок. Так образовываются Большие Ланди, земля терпеливых фермеров-издольщиков, укрытая равными рядами сосен и виноградников. Единым большим городом на этом берегу рыбаков и пастухов столетиями оставался Бордо.
Это родина Мориака «Бордо — мое тело и моя душа, его дома и улицы — события моей жизни», — сказал сам писатель, подчеркивая то глубокое внутреннее единство, которое связывало его с этими краями. Во времена далеких путешествий и безудержного влечения к новым впечатлениям Мориак передает радость общения с родной природой, считая «влечение к перемене мест» лучшим признаком духовной нестабильности. Мориак сознавался, что может писать лишь о людях, которые живут рядом годами и десятилетиями, чьи дома, расположение комнат, обстановка и запах жилья знакомы ему из детства. Впечатления путешественника кажутся ему поверхностными и легкомысленными, тогда как между землей, из которой вышел человек, и ею самой существует крепкая внутренняя связь.
Люди, фатально разъединенные своими корыстными помыслами и скрытыми грехами, находят, благодаря природе родного края, в себе черты, которые сближают их, или, точнее говоря, тот грунт, на котором возможное сближение. Так образовывается первый круг мориаковского повествования. Ланди — не только его фон и даже не только его вечный сюжет, хотя и первое и второе справедливо и неоднократно замечалось критикой. Ланди для Мориака — естественное бытие, без которого невозможно сохранение духовного стержня.
Кроме этого первого, есть еще и второй круг. Все произведения Мориака, вплоть до его последнего, предсмертного «Подростка прошлых времен» (1969), близки к жанру семейного романа. Работая в этом старинном жанре, подкрепленному во Франции мощной традицией Э. Золя, Мориак уже в 20-х гг нашел свой, особый угол зрения, заставил говорить о мориаковском типе романа и о специфично мориаковском персонаже, хотя здесь не обошлось без укоров относительно определенного однообразия фона и сюжета.
Юная девушка выходит замуж за «прокаженного» карлика, поскольку его семье нужен наследник. Бедная гувернантка женит на себе безвольного юношу, празднуя пиррову победу над его матерью. Молодая женщина каждый день увеличивает мужчине дозу лекарства, медленно убивая его. Старый адвокат накануне смерти вступает в стычку с детьми из-за наследства. Из-за денег ссорятся бывшие подруги, расстраивается свадьба их детей. Мать сватает сына за дочку зажиточного соседа, а он влюбляется в продавщицу с сомнительным прошлым.
Ограничив сферу изображения рамками семьи, Мориак естественно вынужден подчиниться законам развития сюжета, где персонажи связаны один с другим прежде всего родственными признаками. Мориак считал, что семью можно рассматривать как микромир, микровселенную, где оказываются «наиболее плохие инстинкты», случаются свои войны, приобретаются победы и, соединившись именем любви, люди «отдаются ненависти». Лишь в публицистике Мориак упоминает о тех незапамятных временах, когда сложившаяся семья цементировала нации. Но при этом семья — какие бы войны не перекатывались через нее — возникает в сознании Мориака как что-то прочное, неподвижно составленное.
В мориаковском романе это «живые тюремные клетки из ртов, ушей, глаз», но и вне границ этой клетки человеческое существование воображается ему немыслимым. И вещь не только в том, что семья необходима людям как опора в детстве или в слабости, но и в том, что одинокость, отсутствие семьи сразу же ставят человека в положение морального изгнанника. Так, выпущенная, наконец, на свободу Тереза чувствует, «что следует ей немного дольше посидеть неподвижно, как вокруг нее поднимается темный водоворот, неуверенное волнение, как будто бы собираются к ней муравьи и сбегаются собаки, как если бы ее тело лежало, неподвижно простершись, среди песков южных Ланд». Ее ночь в Париже так темна и безнадежна, как в аржелузкому переулке. Уклад буржуазной семьи плохой, но одновременно у Мориака это обычный, извечный и для многих людей нормальный уклад. Больше того, быт и бытие возникают у него в органической связи. Детали, мелочи жизни наделены в этом контексте особой значимостью. Страсть Мориака к деталям, перенасыщенность ими прозы писателя, их излишество создают в романах Мориака специфическую атмосферу той особой духоты, которая бывает в комнатах, заставленных вещами, владельцы которых привыкли к замершей жизни.
Не только проблематика, но и форма мориаковского романа вызывает острые споры. Ж. П. Сартр, упрекавший Мориака за авторское присутствие в романах и «вмешательство» в жизнь героев, заявил, что Мориак даже не романист. В последнее время возник особый интерес к религиозным эссе Мориака.
В ранних сборниках автор связан с традицией «католических поэтов», которую он раскрывает в книгах стихов «Грозы» («Orages», 1925) и «Кровь Атиса» («Sang d\'Aty», 1940), где чувствуется языческий, телесный порыв. Поэзия Мориака оказала по сути влияние и на прозу, которая заметно ее оттеснила. Славу как романист Мориак успел заслужить еще до войны, написав романы «Дитя под тяжестью цепей»(«L\'Enfant charge de chames», 1913) и «Патрицианская тога»(«La robe pretexte», 1914).
Первая мировая война вырвала писателя из закрытого мира. Мориак не был причислен к армии по состоянию здоровья, но после продолжительных хлопот он добился зачисления в отряд Красного креста и служил санитаром в Франции и Греции, в Салониках. События эти не нашли непосредственного отображения ни в его стихах, ни в романах. Лишь в публицистике Мориак высказал свое непринятие насилия, особенно его крайних форм. В период войны в Испании он решительно осудил фашизм: «С 1936 года я открыто выступал против Франко». И когда Мориак свидетельствовал, что «не предавал больше этой линии», он мог Мать в виду и публикацию в подпольном издательстве «Minuit» антифашистской брошюры «Черная тетрадь»(«Le carrier Noir»), и протест против американской агрессивной политики на Востоке, и критику советского режима.
На склоне лет писатель сознавался, что утренний запах свежей печатной краски от газет всегда вызывает у него трепет. Его дневники рябеют именами государственных деятелей, упоминаниями о европейских событиях, критическими замечаниями в адрес народов и правительств. Через сотни и тысячи страниц «дневников», «интимных заметок», «блокнотов», «мемуаров» старается Мориак проповедовать свои политические и моральные взгляды, влиять на общественную позицию, а также и на судьбу Европы. Отсюда ведет начало стремление противостоять декадансу, возродить вкус к героике, которая служит причиной возникновения таких книг, как «Шарль де Голль», где французский президент поднимается на один пьедестал с Жанной д\'Арк и становится своеобразным символом национального самосознания.
Но даже в эссе, осложненных политическими мыслями, главным заботой Мориака остается аспект моральный. В отличие от многих современников, Мориак не доверял общественному прогрессу и тому, что революция может изменить природу человека. В эссе, посвященных религиозной психологии — «Жизнь Расина» («Vie de Racine», 1928), «Роман» («Le Roman», 1928), «Бог и Мамона» («Dieu et Mammon», 1930), «Страдание и счастье христианина» («Souffrance et Bonheurdu chretien», 1931), «Жизнь Иисуса» («Vie de Jesus», 1936), «Во что я верю» («Сuе que je crois», 1962),— путь спасения Мориак усматривает в любви, прощении, божественной благодати. Однако отношения Мориака с религией складывались непросто. Его символ веры сформировался под влиянием философии Б. Паскаля и был окрашен оттенком ереси. Писатель склоняется то к моральной бескомпромиссности янсенистского учения, которое беспокоило когда-то совесть любимого Расина, то к т.н. «модернизму», который старался примирить догматы религии с современными научными представлениями. Личное знакомство с философом Ж. Маритеном приблизило его к неотомизму, одному из влиятельнейших течений католической философии, хотя сам Мориак отрицал свою принадлежность к любым философским доктринам.
Сближение в 20-х гг. с группой «Нувель Ревю Франсез», которая состояла из писателей одноименного журнала, не покачнуло христианско-либеральних взглядов Мориака, хотя заставило снова задуматься над техникой написания романов, обратившись к опыту не только известных предшественников — О. Де Бальзака, Г. Флобера, но и современников — М. Пруста, А. Жида, Р. Мартена Дю Гара. Обращение это никогда не имело характера наследования. Наоборот, уже в 20-х гг. у Мориака составляется особый тип романа, который втягивает в орбиту действия таких значительных художников, как Ж. Бернанос и Ж. Грин. Действие у М. чаще всего разворачивается на равнине, обдуваемой сильными ветрами, которые подхватывают и относят от океана вглубь суши мелкий кварцевый песок. Так образовываются Большие Ланди, земля терпеливых фермеров-издольщиков, укрытая равными рядами сосен и виноградников. Единым большим городом на этом берегу рыбаков и пастухов столетиями оставался Бордо.
Это родина Мориака «Бордо — мое тело и моя душа, его дома и улицы — события моей жизни», — сказал сам писатель, подчеркивая то глубокое внутреннее единство, которое связывало его с этими краями. Во времена далеких путешествий и безудержного влечения к новым впечатлениям Мориак передает радость общения с родной природой, считая «влечение к перемене мест» лучшим признаком духовной нестабильности. Мориак сознавался, что может писать лишь о людях, которые живут рядом годами и десятилетиями, чьи дома, расположение комнат, обстановка и запах жилья знакомы ему из детства. Впечатления путешественника кажутся ему поверхностными и легкомысленными, тогда как между землей, из которой вышел человек, и ею самой существует крепкая внутренняя связь.
Люди, фатально разъединенные своими корыстными помыслами и скрытыми грехами, находят, благодаря природе родного края, в себе черты, которые сближают их, или, точнее говоря, тот грунт, на котором возможное сближение. Так образовывается первый круг мориаковского повествования. Ланди — не только его фон и даже не только его вечный сюжет, хотя и первое и второе справедливо и неоднократно замечалось критикой. Ланди для Мориака — естественное бытие, без которого невозможно сохранение духовного стержня.
Кроме этого первого, есть еще и второй круг. Все произведения Мориака, вплоть до его последнего, предсмертного «Подростка прошлых времен» (1969), близки к жанру семейного романа. Работая в этом старинном жанре, подкрепленному во Франции мощной традицией Э. Золя, Мориак уже в 20-х гг нашел свой, особый угол зрения, заставил говорить о мориаковском типе романа и о специфично мориаковском персонаже, хотя здесь не обошлось без укоров относительно определенного однообразия фона и сюжета.
Юная девушка выходит замуж за «прокаженного» карлика, поскольку его семье нужен наследник. Бедная гувернантка женит на себе безвольного юношу, празднуя пиррову победу над его матерью. Молодая женщина каждый день увеличивает мужчине дозу лекарства, медленно убивая его. Старый адвокат накануне смерти вступает в стычку с детьми из-за наследства. Из-за денег ссорятся бывшие подруги, расстраивается свадьба их детей. Мать сватает сына за дочку зажиточного соседа, а он влюбляется в продавщицу с сомнительным прошлым.
Ограничив сферу изображения рамками семьи, Мориак естественно вынужден подчиниться законам развития сюжета, где персонажи связаны один с другим прежде всего родственными признаками. Мориак считал, что семью можно рассматривать как микромир, микровселенную, где оказываются «наиболее плохие инстинкты», случаются свои войны, приобретаются победы и, соединившись именем любви, люди «отдаются ненависти». Лишь в публицистике Мориак упоминает о тех незапамятных временах, когда сложившаяся семья цементировала нации. Но при этом семья — какие бы войны не перекатывались через нее — возникает в сознании Мориака как что-то прочное, неподвижно составленное.
В мориаковском романе это «живые тюремные клетки из ртов, ушей, глаз», но и вне границ этой клетки человеческое существование воображается ему немыслимым. И вещь не только в том, что семья необходима людям как опора в детстве или в слабости, но и в том, что одинокость, отсутствие семьи сразу же ставят человека в положение морального изгнанника. Так, выпущенная, наконец, на свободу Тереза чувствует, «что следует ей немного дольше посидеть неподвижно, как вокруг нее поднимается темный водоворот, неуверенное волнение, как будто бы собираются к ней муравьи и сбегаются собаки, как если бы ее тело лежало, неподвижно простершись, среди песков южных Ланд». Ее ночь в Париже так темна и безнадежна, как в аржелузкому переулке. Уклад буржуазной семьи плохой, но одновременно у Мориака это обычный, извечный и для многих людей нормальный уклад. Больше того, быт и бытие возникают у него в органической связи. Детали, мелочи жизни наделены в этом контексте особой значимостью. Страсть Мориака к деталям, перенасыщенность ими прозы писателя, их излишество создают в романах Мориака специфическую атмосферу той особой духоты, которая бывает в комнатах, заставленных вещами, владельцы которых привыкли к замершей жизни.
Не только проблематика, но и форма мориаковского романа вызывает острые споры. Ж. П. Сартр, упрекавший Мориака за авторское присутствие в романах и «вмешательство» в жизнь героев, заявил, что Мориак даже не романист. В последнее время возник особый интерес к религиозным эссе Мориака.