«Лирическое отображение образов героев в повестях Катаева»

Лирический герой фактически соединяет собой две противоположные философские концепции, воплощенные Буниным и Маяковским. Он и равняется на Бунина, и всем сердцем стремится к Маяковскому, чувствуя, как это страшно - “жить на разрыв аорты”. Вместе с тем, несмотря на внутреннюю контрастность, и Бунин, и Маяковский, каждый по-своему, выражают магическое могущество поэзии, способной создавать новую реальность - реальность художественную, над которой не властны ни исторические потрясения, ни слепая сила времени. Этот мотив воплощен Катаевым в самой стилистической ткани “Травы забвенья”, в которой многочисленные (и неизменно приводимые по памяти) цитаты из стихов не менее значимы для лирического героя, чем “реальные” события, с ним и вокруг него происходившие. Нередко эти цитаты даже затмевают реальность, а то и подчиняют ее себе в пространстве памяти. В сущности, именно в субъективной памяти лирического героя демонстративно “снимается” противоречие между Буниным и Маяковским.

В то же время лирический герой мучается чувством неисполненного долга, ибо он не сумел жить по идеальным законам революции - по принципу “Время, вперед!”. Он называет себя “грешным сыном века”. Образ “сына века”, возникший в русской классике XIX века с негативной коннотацией “покорства обстоятельствам”, в советской литературе был восстановлен - с противоположной семантикой - у Юрия Олеши в “Зависти” отверженный поэт Николай Кавалеров бросал вызов советскому функционеру: “Значит ли это, что я плохой сын века, а вы - хороший?” Позднее понятие “сын века” со значением долженствования было активно использовано В. Луговским в поэме “Середина века”, которая была популярна в период “оттепели”. У Катаева мотив “сына века” собирает в себе все три смысловых грани. Но главная их них - “сын века” в долгу перед своим великим временем, перед революцией.

Тема поэтического существования как способа преодоления смерти выдвигается на первое место в романе Катаева “Алмазный мой венец” (1977), здесь она становится доминантой всей поэтической системы. Герои “Алмазного венца” - поэты: “порода людей, отмеченных божественным даром жить только воображением”. Играя с читателем, несколько даже дразня его, Катаев изображает знаменитых и легендарных поэтов и прозаиков под прозрачными псевдонимами (Командор - Маяковский, щелкунчик - Мандельштам, ключик - Олеша, птицелов - Багрицкий, синеглазый - Булгаков, королевич - Есенин, мулат - Пастернак и т. п.).Либеральную критику (в лице таких авторитетов, как Б. Сарнов, Н. Крымова, В. Лакшин) крайне возмутило сниженное и фривольное изображение классиков советской литературы. Действительно, Катаев выбирает сцены и эпизоды, где эти классики выглядят не очень классично. Например, есть сцена, когда королевич и мулат дерутся в редакции журнала “Красная новь”, а редактор Воронский сидит в своем кабинете, с грустью обхватив голову руками, и делает вид, что “ничего не замечает, хотя “выясняли отношения” два знаменитых поэта страны”. Или птицелов., который прославился романтическими стихами о контрабандистах (”Ах, Черное море, хорошее море!…”), оказывается, “вопреки легенде ужасно боялся моря и старался не подходить к нему ближе, чем на двадцать шагов. Я уж не говорю о купании в море: это исключалось”.


Да, здесь до величия очень далеко. Но именно эти бузотеры, хулиганы, пьянчужки, недотепы, оборванцы, именно они творили великую новую реальность, каждый из них обладал способностью создавать силой своего творческого воображения новые миры. Причем они нередко соперничали с самою природой: с помощью воображения они могли оказываться там, где никогда не ступали, и могли провидеть то, чего никогда не видали воочию.

Так, герой Катаева рассказывает о том, как во время путешествия в Италию он оказался у входа в пещеру Диониса (”гротто Дионисо”) и вдруг узнал в нем те самые, описанные в юношеском стихотворении своего друга-птицелова “бирюзовые гроты”, куда бог Дионис уходил “выжимать золотой виноград». Принцип приоритета поэзии перед реальностью, который наглядно виден в этом эпизоде, определяет философскую концепцию романа “Алмазный мой венец”. Поэты у Катаева вступают в соревнование с самой природой, если угодно, с самим Богом. Они, как боги, творятпоэтическуюреальность, и это настолько живая, настолько плотная реальность, что она буквально заполняет собою весь мир. Вот почему, кстати, удельный вес поэтических цитат в “Алмазном венце” достигает максимума.

Катаев обрамляет весь роман “Алмазный мой венец” чисто модернистским мифом о творчестве как о скачке из времени в вечность. Он рассказывает о безумном скульпторе Брунсвике, который искал вечный материал, чтобы из него изваять не подверженные власти времени статуи. И завершается роман тем, что Брунсвик решил запечатлеть всех поэтов, современников, друзей лирического героя в скульптурах своего парка-музея. В финале Катаев описывает эти скульптуры. Здесь будут и мальчик-переросток - это Командор в юности, и щелкунчик в “заресничной стране”, и другой акмеист, колченогий, с перебитым коленом и культяпкой отрубленной кисти, и маленький сын водопроводчика, и штабс-капитан… Здесь, конечно, будут и конармеец, и синеглазый, и королевич, и птицелов, и звездно-белые фигуры брата и друга. Здесь будет ждать свою последнюю любовь на плотине переделкинского пруда мулат. И здесь же находит свое успокоение сам лирический герой “Алмазного венца». Этот финал вызвал шквал критических упреков: как же, удачливый приспособленец приписал себя к сонму великих мучеников! Но здесь речь идет не о В. П. Катаеве, герое социалистического труда, лауреате сталинских и государственных премий, и т.д., и т.п., а о его лирическом герое, поэте. Речь, в сущности, идет о поэтической природе человека: если в нем есть созидательное начало, если он способен воображать, фантазировать, если он умеет творить новую, иную реальность, он неминуемо становится поэтом. Следовательно, самое главное, что делает человека бессмертным - это поэтическое состояние души, творческое отношение к жизни и к миру. Но опять-таки, как это тяжело, как это страшно, если поэтическое состояние рождается только из осознания трагедии существования.