««Анатомированный человек» из «Терезы Ракен» и «Мадлены Фера»»
Сочинение
«Анатомированный человек» из «Терезы Ракен» и «Мадлены Фера» не имеет ничего общего с «головными» страстями героев Корнеля, как и с «загадочными натурами» романтиков. Создается впечатление, что автор «Терезы Ракен», подобно вождю современной ему экспериментальной медицины — Клоду Бернару, пытается заглянуть под черепную коробку человека, проследить зависимость между психологическими явлениями, приливами крови к мозгу и т. п.
Односторонне биологическая трактовка обедняет образы Золя по сравнению с социально-типическими и психологически индивидуализированными характерами Бальзака, Флобера, Стендаля. Замкнутость его «клинического» исследования и фаталистическая мрачность в понимании «физиологического человека» превышает установки Гонкуров.
Впрочем, уже в биографии Терезы и мотивации ее поступков автор несколько отступает от своего ложного принципа, поэтому ее образ сложнее и интереснее других.
Если «расовая» наследственность (Тереза — дочь брата г-жи Ракен, служившего в Алжире, и туземки) играет, по мнению Золя, решающую роль в настоящем, скрытом животном темпераменте героини , то внешнее поведение ее определяется, кроме того, влиянием воспитания и среды, так же тщательно разработанных в романе. От при-
Характеристике Лорана во втором романе («Мадлена Фера») соответствуют грубо-чувственный темперамент Жака, животная натура Тибурция Рульяра.
Золя не упускает случая подчеркнуть эту наследственность: «Все дремавшие в ней инстинкты нервной женщины вспыхнули с невероятной силой, материнская кровь, кровь африканская, которая сжигала ее внутри, неистово заволновалась, заклокотала в её худом, еще почти девственном теле»,— читаем на странице 423-й романа. Тереза выросла рядом с вечно больным Камиллом, в тепличной атмосфере, умерщвляющей ее тело, ослабляющей рассудок и чувства. «Вся ее воля была направлена на то, чтобы стать существом пассивным, сговорчивым, готовым на крайнее самоотречение» (I, 406). Холодное спокойствие жены возмущало даже вялого, бессильного Камилла, а, между тем, в ней клокотали дикие и бурные желания, нашедшие выход в страсти к Лорану.
Удачно, хоть и чрезмерно узко, изображена социальная среда, влиявшая на эту изломанную условиями жизни и воспитания натуру. Мелкий железнодорожный чиновник, бесцветный, эгоистический Камилл, приторная в своих мещанских добродетелях г-жа Ракен. Их постоянные гости: полицейский комиссар в отставке Мишо, начальник Камилла по службе кретинообразный Гривэ, его уродливый сын Оливье, невестка Сюзанна безгласная молодая женщина, у которой было «очень бледное, дряблое лицо с бескровными губами и растерянный взгляд». Каждую неделю эти люди собирались вместе в столовой г-жи Ракен чтобы играть в домино, болтать ни о чем...
Однообразная бесцельная жизнь между сырой, грязной лавкой и холодной спальней, еженедельные четверги, нестерпимы для Терезы. Она, как Эмма Бовари, выше, сильнее своей среды.
«...Тереза не находила ни одного человека, ни одного живого создания среди причудливых и зловещих существ, в обществе которых ее удерживала непреодолимая сила; порою у нее начинались галлюцинации — ей казалось, будто бы ее бросили в какой-то склеп вместе с трупами, которые шевелят головой и двигают ногами и руками, когда их потянут за веревочку. Она задыхалась в спертом воздухе столовой; трепетная тишина, желтые отсветы лампы наводили на нее какой-то смутный ужас, необъяснимую тоску» (I, 408—409). «Тереза наблюдала, как стелется перед нею ее бессмысленная жизнь, готовя ей каждый вечер все то же холодное ложе и каждое утро — все тот же никчемный день» (I, 406).
Автор «Терезы Ракен»
Автор «Терезы Ракен» хотел создать ощущение грязи, ветхости и пошлости обстановки действия. Уже первая, чисто описательная, глава служит как бы красочной и чувственной увертюрой к роману, экспозицией, предвещающей мрачную трагедию.
Описание пассажа включает элементы физических явлений — цвета, света, запахов, окружающих и гнетущих героиню. Грязные стекла свода пассажа пропускают «на скользкие плиты пола густой мрак,— мрак беспросветный и гнусный». От низких, тесных лавок «веет холодом, точно из погреба». «Над витринами высится стена черная, кое-как оштукатуренная, словно покрытая проказой и вся исполосованная рубцами»
Колорит и светотени, завоевавшие себе место в живописи вместе с импрессионизмом, отразились в манере описаний у Золя. Свидетельствуя о наблюдательности и стремлении к живописному синтезу, они даны цветовыми мазками, пятнами света или мрака: «По вечерам пассаж освещается тремя газовыми рожками, вставленными в массивные квадратные фонари, фонари эти, привешенные к стеклянной крыше, бросают на нее светлые рыжеватые блики и излучают круги бледного трепещущего света, готового вот-вот померкнуть... по каменным плитам стелются длинные тени... В темном ряду витрин выделяется окно картонажного мастера: две лампы с рефлекторами прорывают мрак желтыми язычками пламени. А по соседству свеча, воткнутая в резервуар старой лампы, зажигает яркие звездочки в ларчике с фальшивыми драгоценностями». Очень эффектен метод использования света для первой портретной характеристики действующих лиц. Автор как бы в «планирующей» киносъемке в сумерках блуждает с аппаратом по стенам и крыше пассажа, приближается к лавке г-жи Ракен, через витрину, случайно будто бы снимает чей-то «бледно-матовый» профиль «с черным широко открытым глазом, как бы придавленный густой темной шевелюрой». Позже, пользуясь вечерним освещением, открывавшим внутренность лавки, он скупо фиксирует интерьер и на его фоне показывает: молодую женщину с серьезным лицом, сонно улыбающуюся пожилую даму, «жирное неподвижное лицо которой, освещенное лампой, выделялось белым пятном», тщедушного мужчину с тусклыми волосами, жидкой бородкой и лицом, покрытым веснушками, полосатого кота, который, мурлыча, терся о перила лестницы. Это — Тереза, г-жа Ракен, Камилл, Франсуа — будущие участники драмы.
Эскизный рисунок лавки г-жи Ракен, сделанный импрессионистическими мазками, говорит вместе с тем об интересе к детали, который в дальнейшем станет одной из отличительных черт натурализма. Но здесь нет еще излишней растянутости. Убожество и запущенность витрины удачно характеризуют безразличие и тупость, царящие внутри: «С одной ее стороны, было выставлено немного белья: плоеные тюлевые чепцы по два и три франка, муслиновые манжеты и воротнички, фуфайки, чулки, носки, помочи. Все эти вещи, пожелтевшие и мятые, уныло висели на железных крюках. И так вся витрина, снизу доверху была заполнена выцветшими тряпками, принимавшими в прозрачных сумерках какой-то зловещий облик. Новые чепцы выделялись более яркой белизной, выступали резкими пятнами на синей бумаге, устилавшей доски. А развешенные на железном пруте цветные носки создавали темные блики на расплывчатой, белесой мути муслина.
На другой стороне, в более узкой витрине, громоздились большие клубки зеленой шерсти, черные пуговицы, нашитые на белый картон, коробки всевозможных цветов и размеров... образцы вышивок, мотки лент, целые горы каких-то выцветших, тусклых предметов, покоившихся здесь по крайней мере пять-шесть лет...»
В унисон с мрачным содержанием романа в описаниях преобладают тусклые, мутные тона: серый, коричневый, цвет ржавчины, желтоватый. Но над всем довлеет отвратительный грязно-зеленый цвет, составляющий основной цветовой колорит произведения. Стекла лавок пассажа бросают на товары «странный зеленоватый отблеск», панель у лавки г-жи Ракен, насквозь пропитанная сыростью, была «бутылочно-зелеиого цвета». Этот цвет гнили и разложения окрашивает и «позеленевшую грудь» Камилла, лежащего в морге.
Более разнообразными красками выделяется вольный пейзаж Сены и островов в день убийства Камилла, сделанный в манере импрессионистического пленэра. «Вода и небо, казалось, были скроены из одной и той же беловатой ткани», «от деревьев падали большие тени, и вода у берегов была совсем черной». «На середине реки тянулись широкие бледно-серебряные полосы», «опавшие листья лежали на земле красноватым покровом, ветви образовали над гуляющими» медно-багряный свод». Эти краски, а также чувственное восприятие пейзажа персонажами подчеркивают возбужденое состояние Лорана, готовящего убийство. «Тяжелый, накаленный воздух обжигал лица», лучи солнца жгли шею Лорана, но он не замечал этого и «временами бросал плотоядный взгляд на колыщущиеся бедра любовницы». «Терпкий запах земли и легкое благоухание, веявшее от молодой женщины, пронизывали его насквозь, воспламеняя кровь, взвинчивая нервы»
С импрессионистической манерой пейзажа, интерьера и натюрморта, уже вызывающей сравнение с лучшими страницами «Ругон-Маккаров», с чувственным характером описаний соединяется и то одухотворение вещи, которое в дальнейшем станет одним из постоянных приемов писателя-натуралиста.
После убийства Камилла и болезни обеих женщин «пожелтевшая от пыли выставка точно носила траур; все было запущено в грязных витринах», «лавка казалась еще более темной и сырой»,— все это соответствовало лицу Терезы «землистому, бледному, ужасающе неподвижному».
Иногда пейзаж и интерьер, наоборот, резко контрастируют с настроениями персонажей, своеобразно их подчеркивая. Лоран после ухода Терезы из его комнаты, обдумывая убийство, «искал у звезд, у синего квадрата неба совета относительно убийства, плана для преступления». Белизна, свежесть, невинное кокетство комнаты новобрачных представляют разительный и удачный контраст с безумием страха и отвращения, овладевшего ими.
Односторонне биологическая трактовка обедняет образы Золя по сравнению с социально-типическими и психологически индивидуализированными характерами Бальзака, Флобера, Стендаля. Замкнутость его «клинического» исследования и фаталистическая мрачность в понимании «физиологического человека» превышает установки Гонкуров.
Впрочем, уже в биографии Терезы и мотивации ее поступков автор несколько отступает от своего ложного принципа, поэтому ее образ сложнее и интереснее других.
Если «расовая» наследственность (Тереза — дочь брата г-жи Ракен, служившего в Алжире, и туземки) играет, по мнению Золя, решающую роль в настоящем, скрытом животном темпераменте героини , то внешнее поведение ее определяется, кроме того, влиянием воспитания и среды, так же тщательно разработанных в романе. От при-
Характеристике Лорана во втором романе («Мадлена Фера») соответствуют грубо-чувственный темперамент Жака, животная натура Тибурция Рульяра.
Золя не упускает случая подчеркнуть эту наследственность: «Все дремавшие в ней инстинкты нервной женщины вспыхнули с невероятной силой, материнская кровь, кровь африканская, которая сжигала ее внутри, неистово заволновалась, заклокотала в её худом, еще почти девственном теле»,— читаем на странице 423-й романа. Тереза выросла рядом с вечно больным Камиллом, в тепличной атмосфере, умерщвляющей ее тело, ослабляющей рассудок и чувства. «Вся ее воля была направлена на то, чтобы стать существом пассивным, сговорчивым, готовым на крайнее самоотречение» (I, 406). Холодное спокойствие жены возмущало даже вялого, бессильного Камилла, а, между тем, в ней клокотали дикие и бурные желания, нашедшие выход в страсти к Лорану.
Удачно, хоть и чрезмерно узко, изображена социальная среда, влиявшая на эту изломанную условиями жизни и воспитания натуру. Мелкий железнодорожный чиновник, бесцветный, эгоистический Камилл, приторная в своих мещанских добродетелях г-жа Ракен. Их постоянные гости: полицейский комиссар в отставке Мишо, начальник Камилла по службе кретинообразный Гривэ, его уродливый сын Оливье, невестка Сюзанна безгласная молодая женщина, у которой было «очень бледное, дряблое лицо с бескровными губами и растерянный взгляд». Каждую неделю эти люди собирались вместе в столовой г-жи Ракен чтобы играть в домино, болтать ни о чем...
Однообразная бесцельная жизнь между сырой, грязной лавкой и холодной спальней, еженедельные четверги, нестерпимы для Терезы. Она, как Эмма Бовари, выше, сильнее своей среды.
«...Тереза не находила ни одного человека, ни одного живого создания среди причудливых и зловещих существ, в обществе которых ее удерживала непреодолимая сила; порою у нее начинались галлюцинации — ей казалось, будто бы ее бросили в какой-то склеп вместе с трупами, которые шевелят головой и двигают ногами и руками, когда их потянут за веревочку. Она задыхалась в спертом воздухе столовой; трепетная тишина, желтые отсветы лампы наводили на нее какой-то смутный ужас, необъяснимую тоску» (I, 408—409). «Тереза наблюдала, как стелется перед нею ее бессмысленная жизнь, готовя ей каждый вечер все то же холодное ложе и каждое утро — все тот же никчемный день» (I, 406).
Автор «Терезы Ракен»
Автор «Терезы Ракен» хотел создать ощущение грязи, ветхости и пошлости обстановки действия. Уже первая, чисто описательная, глава служит как бы красочной и чувственной увертюрой к роману, экспозицией, предвещающей мрачную трагедию.
Описание пассажа включает элементы физических явлений — цвета, света, запахов, окружающих и гнетущих героиню. Грязные стекла свода пассажа пропускают «на скользкие плиты пола густой мрак,— мрак беспросветный и гнусный». От низких, тесных лавок «веет холодом, точно из погреба». «Над витринами высится стена черная, кое-как оштукатуренная, словно покрытая проказой и вся исполосованная рубцами»
Колорит и светотени, завоевавшие себе место в живописи вместе с импрессионизмом, отразились в манере описаний у Золя. Свидетельствуя о наблюдательности и стремлении к живописному синтезу, они даны цветовыми мазками, пятнами света или мрака: «По вечерам пассаж освещается тремя газовыми рожками, вставленными в массивные квадратные фонари, фонари эти, привешенные к стеклянной крыше, бросают на нее светлые рыжеватые блики и излучают круги бледного трепещущего света, готового вот-вот померкнуть... по каменным плитам стелются длинные тени... В темном ряду витрин выделяется окно картонажного мастера: две лампы с рефлекторами прорывают мрак желтыми язычками пламени. А по соседству свеча, воткнутая в резервуар старой лампы, зажигает яркие звездочки в ларчике с фальшивыми драгоценностями». Очень эффектен метод использования света для первой портретной характеристики действующих лиц. Автор как бы в «планирующей» киносъемке в сумерках блуждает с аппаратом по стенам и крыше пассажа, приближается к лавке г-жи Ракен, через витрину, случайно будто бы снимает чей-то «бледно-матовый» профиль «с черным широко открытым глазом, как бы придавленный густой темной шевелюрой». Позже, пользуясь вечерним освещением, открывавшим внутренность лавки, он скупо фиксирует интерьер и на его фоне показывает: молодую женщину с серьезным лицом, сонно улыбающуюся пожилую даму, «жирное неподвижное лицо которой, освещенное лампой, выделялось белым пятном», тщедушного мужчину с тусклыми волосами, жидкой бородкой и лицом, покрытым веснушками, полосатого кота, который, мурлыча, терся о перила лестницы. Это — Тереза, г-жа Ракен, Камилл, Франсуа — будущие участники драмы.
Эскизный рисунок лавки г-жи Ракен, сделанный импрессионистическими мазками, говорит вместе с тем об интересе к детали, который в дальнейшем станет одной из отличительных черт натурализма. Но здесь нет еще излишней растянутости. Убожество и запущенность витрины удачно характеризуют безразличие и тупость, царящие внутри: «С одной ее стороны, было выставлено немного белья: плоеные тюлевые чепцы по два и три франка, муслиновые манжеты и воротнички, фуфайки, чулки, носки, помочи. Все эти вещи, пожелтевшие и мятые, уныло висели на железных крюках. И так вся витрина, снизу доверху была заполнена выцветшими тряпками, принимавшими в прозрачных сумерках какой-то зловещий облик. Новые чепцы выделялись более яркой белизной, выступали резкими пятнами на синей бумаге, устилавшей доски. А развешенные на железном пруте цветные носки создавали темные блики на расплывчатой, белесой мути муслина.
На другой стороне, в более узкой витрине, громоздились большие клубки зеленой шерсти, черные пуговицы, нашитые на белый картон, коробки всевозможных цветов и размеров... образцы вышивок, мотки лент, целые горы каких-то выцветших, тусклых предметов, покоившихся здесь по крайней мере пять-шесть лет...»
В унисон с мрачным содержанием романа в описаниях преобладают тусклые, мутные тона: серый, коричневый, цвет ржавчины, желтоватый. Но над всем довлеет отвратительный грязно-зеленый цвет, составляющий основной цветовой колорит произведения. Стекла лавок пассажа бросают на товары «странный зеленоватый отблеск», панель у лавки г-жи Ракен, насквозь пропитанная сыростью, была «бутылочно-зелеиого цвета». Этот цвет гнили и разложения окрашивает и «позеленевшую грудь» Камилла, лежащего в морге.
Более разнообразными красками выделяется вольный пейзаж Сены и островов в день убийства Камилла, сделанный в манере импрессионистического пленэра. «Вода и небо, казалось, были скроены из одной и той же беловатой ткани», «от деревьев падали большие тени, и вода у берегов была совсем черной». «На середине реки тянулись широкие бледно-серебряные полосы», «опавшие листья лежали на земле красноватым покровом, ветви образовали над гуляющими» медно-багряный свод». Эти краски, а также чувственное восприятие пейзажа персонажами подчеркивают возбужденое состояние Лорана, готовящего убийство. «Тяжелый, накаленный воздух обжигал лица», лучи солнца жгли шею Лорана, но он не замечал этого и «временами бросал плотоядный взгляд на колыщущиеся бедра любовницы». «Терпкий запах земли и легкое благоухание, веявшее от молодой женщины, пронизывали его насквозь, воспламеняя кровь, взвинчивая нервы»
С импрессионистической манерой пейзажа, интерьера и натюрморта, уже вызывающей сравнение с лучшими страницами «Ругон-Маккаров», с чувственным характером описаний соединяется и то одухотворение вещи, которое в дальнейшем станет одним из постоянных приемов писателя-натуралиста.
После убийства Камилла и болезни обеих женщин «пожелтевшая от пыли выставка точно носила траур; все было запущено в грязных витринах», «лавка казалась еще более темной и сырой»,— все это соответствовало лицу Терезы «землистому, бледному, ужасающе неподвижному».
Иногда пейзаж и интерьер, наоборот, резко контрастируют с настроениями персонажей, своеобразно их подчеркивая. Лоран после ухода Терезы из его комнаты, обдумывая убийство, «искал у звезд, у синего квадрата неба совета относительно убийства, плана для преступления». Белизна, свежесть, невинное кокетство комнаты новобрачных представляют разительный и удачный контраст с безумием страха и отвращения, овладевшего ими.