«Якоб Гримм об основных правах граждан»
Сочинение
В начале своей речи об основных правах граждан Якоб Гримм выразил сомнение в том, что Национальному собранию удастся добиться скорого решения самых неотложных проблем. «Когда я ехал сюда и видел, как небывало пышно цветет природа, — сказал он, — естественной казалась мне мысль, что скоро лопнут и набухающие почки нашего единства и свободы… Приехав во Франкфурт, я увидел, что мы затягиваем дела на старый дипломатический манер. Часто говаривали: дипломаты портят то, чего нам удалось добиться. Можно опасаться, что мы будем заседать здесь месяцами, но не свершится ничего, что отвечало бы великим чаяниям народа. Народ жаждет, ждет скорейшего решения по основным вопросам».
Уже в этих словах отчетливо проступает некоторое разочарование, и оно становилось тем сильнее, чем дольше затягивалось обсуждение. Особенно активное участие Якоб Гримм принял в дебатах о Шлезвиг-Гольштейне — кому он будет принадлежать, решалось тем временем силой оружия. В своей речи на эту тему он подчеркнул, что «не относится к тем, кто считает, будто масштаб нам должна указывать лишь современность, я верю также в наше великое прошлое, и верю, что тем, кто ничего не желает знать о прошлом, будущее очень скоро вынесет свой приговор».
В заключение своей речи, длившейся всего несколько минут и вызвавшей аплодисменты всех присутствующих, он сформулировал два требования: «1. Национальное собрание примет решение, что война против Дании будет вестись до тех пор, пока это королевство не признает наши справедливые притязания иа неделимый Шлезвиг. 2. Национальное собрание заявит во всеуслышание, что оно никогда не примирится с вмешательством в дела Германии другого народа.
Позицию Яхоба Гримма в шлезвигеком вопросе следует понимать, сообразуясь с тогдашними обстоятельствами, в особенности со стремлением к единству всех немцев. Писатели Шторм, Фонтане и другие занимали такую же позицию. При этом Якоб Гримм, исходя из своих представлений: об объединяющей силе языка, поэзии и народных обычаев, в письме от 13 ноября ]849 года к датскому археологу Карлу Кристиану Рафну пошел так далеко, что поставил «окончательной целью всех патриотических желаний скандинавское я немецкое единство»-. Такие высказывания объясняются перенесением в область политики романтических взглядов на язык и культуру. Конечно, Якоб Гримм не думал при этом об оккулации Скандинавских стран, об их экономической эксплуатации и политическом господстве над ними, однако дал повод реакционным и фашистским идеологам впоследствии злоупотреблять этими его словами.
Национальное собрание разочаровало всех искренних демократов, надеявшихся, что оно приведет к существенному расширению политических прав и улучшению социального положения широчайших слоев народа, прежде всего рабочих и мелких буржуа. Не только избиратели, но и многочисленные депутаты ждали от Национального собрания более действенных результатов, когда давали согласие на свое избрание: Якоб Гримм был не единственным членом Национального собрания, который вернул свой мандат до истечения срока, а именно в октябре 1848 года, между тем как «куцый парламент», переехавший в Штутгарт, только в июне 1849 года представил свои предложения, оставшиеся безрезультатными. Слишком много дорогого времени было растрачено на теоретические дискуссии о характере и масштабах будущих прав граждан, прежде чем перешли к окончательной редакции германской конституции.
Мы не можем здесь вдаваться в подробности этих решений; для нас важно лишь показать отношение братьев Гримм, особенно Якоба, какое-то время стоявшего в первом ряду народных представителей, к общественно-политическим движениям эпохи. При этом нельзя упускать из виду, что, как и многие другие, Якоб и его брат Вильгельм были глубоко разочарованы ходом событий. Однако между тем как некоторые ученые в годы, последовавшие за поражением революции, примирились с обстоятельствами или примкнули к реакции, Якоб Гримм десять лет спустя, в 1858 году, признавался в письме к историку Георгу Вайтцу, тоже входившему в состав франкфуртского парламента: «Как часто вспоминается печальная судьба нашего отечества, она тяжким грузом давит сердце и отравляет жизнь. Не приходится и думать об ином спасении, кроме того, какого можно достичь путем великих опасностей и переворотов. Помочь может только грубое насилие. Чем старше я становлюсь, тем более демократически настраиваюсь. Доведись мне еще раз заседать в Национальном собрании, я был бы более согласен с Уландом, ибо, если втиснуть конституцию в колею существующих обстоятельств, это ни к чему хорошему привести не может. Мы держимся за множество наших достижений и боимся жестокого взрыва силы, но сколь же мала наша гордость, когда за нею не стоит величие отечества. В науках есть нечто неистребимое, после каждого затишья они дают новые и еще более живучие побеги».
Уже в этих словах отчетливо проступает некоторое разочарование, и оно становилось тем сильнее, чем дольше затягивалось обсуждение. Особенно активное участие Якоб Гримм принял в дебатах о Шлезвиг-Гольштейне — кому он будет принадлежать, решалось тем временем силой оружия. В своей речи на эту тему он подчеркнул, что «не относится к тем, кто считает, будто масштаб нам должна указывать лишь современность, я верю также в наше великое прошлое, и верю, что тем, кто ничего не желает знать о прошлом, будущее очень скоро вынесет свой приговор».
В заключение своей речи, длившейся всего несколько минут и вызвавшей аплодисменты всех присутствующих, он сформулировал два требования: «1. Национальное собрание примет решение, что война против Дании будет вестись до тех пор, пока это королевство не признает наши справедливые притязания иа неделимый Шлезвиг. 2. Национальное собрание заявит во всеуслышание, что оно никогда не примирится с вмешательством в дела Германии другого народа.
Позицию Яхоба Гримма в шлезвигеком вопросе следует понимать, сообразуясь с тогдашними обстоятельствами, в особенности со стремлением к единству всех немцев. Писатели Шторм, Фонтане и другие занимали такую же позицию. При этом Якоб Гримм, исходя из своих представлений: об объединяющей силе языка, поэзии и народных обычаев, в письме от 13 ноября ]849 года к датскому археологу Карлу Кристиану Рафну пошел так далеко, что поставил «окончательной целью всех патриотических желаний скандинавское я немецкое единство»-. Такие высказывания объясняются перенесением в область политики романтических взглядов на язык и культуру. Конечно, Якоб Гримм не думал при этом об оккулации Скандинавских стран, об их экономической эксплуатации и политическом господстве над ними, однако дал повод реакционным и фашистским идеологам впоследствии злоупотреблять этими его словами.
Национальное собрание разочаровало всех искренних демократов, надеявшихся, что оно приведет к существенному расширению политических прав и улучшению социального положения широчайших слоев народа, прежде всего рабочих и мелких буржуа. Не только избиратели, но и многочисленные депутаты ждали от Национального собрания более действенных результатов, когда давали согласие на свое избрание: Якоб Гримм был не единственным членом Национального собрания, который вернул свой мандат до истечения срока, а именно в октябре 1848 года, между тем как «куцый парламент», переехавший в Штутгарт, только в июне 1849 года представил свои предложения, оставшиеся безрезультатными. Слишком много дорогого времени было растрачено на теоретические дискуссии о характере и масштабах будущих прав граждан, прежде чем перешли к окончательной редакции германской конституции.
Мы не можем здесь вдаваться в подробности этих решений; для нас важно лишь показать отношение братьев Гримм, особенно Якоба, какое-то время стоявшего в первом ряду народных представителей, к общественно-политическим движениям эпохи. При этом нельзя упускать из виду, что, как и многие другие, Якоб и его брат Вильгельм были глубоко разочарованы ходом событий. Однако между тем как некоторые ученые в годы, последовавшие за поражением революции, примирились с обстоятельствами или примкнули к реакции, Якоб Гримм десять лет спустя, в 1858 году, признавался в письме к историку Георгу Вайтцу, тоже входившему в состав франкфуртского парламента: «Как часто вспоминается печальная судьба нашего отечества, она тяжким грузом давит сердце и отравляет жизнь. Не приходится и думать об ином спасении, кроме того, какого можно достичь путем великих опасностей и переворотов. Помочь может только грубое насилие. Чем старше я становлюсь, тем более демократически настраиваюсь. Доведись мне еще раз заседать в Национальном собрании, я был бы более согласен с Уландом, ибо, если втиснуть конституцию в колею существующих обстоятельств, это ни к чему хорошему привести не может. Мы держимся за множество наших достижений и боимся жестокого взрыва силы, но сколь же мала наша гордость, когда за нею не стоит величие отечества. В науках есть нечто неистребимое, после каждого затишья они дают новые и еще более живучие побеги».