«Формирование романтического образа в произведениях Пушкина»

Часть публики — особенно молодежь — первых двух десятилетий XIX века была настроена на волну искусства романтического. В движении от классицизма и сентиментализма это направление более полно соответствовало требованиям времени, его духу. В прогрессивных (будущих декабристских) кругах распространяются идеи гражданского романтизма с требованиями к искусству, к поэзии возвышать нравственное чувство, способствовать распространению примеров героизма, преданности народу. Поэту, «органу истины священной», по словам Рылеева:
...неведом низкий страх
На смерть с презрением взирает,
И доблесть в молодых сердцах
Стихом правдивым зажигает.
«Нет ничего выше предназначения поэта», дело которого связано с революционной борьбой1, утверждал Рылеев.

Приверженцы более мягких в политическом смысле взглядов также ожидали встречи с романтическим гением. Таким и предстал Пушкин публике, своими первыми блестящими поэтическими опытами, южными поэмами утвердив за собой репутацию романтического певца.

Ожидания публики поддержали и издатели поэта. К вышедшему в 1822 году «Кавказскому пленнику» Н. И. Гнедич (издатель «Руслана и Людмилы» и «Кавказского пленника», известный поэт, переводчик «Илиады» Гомера) приложил гравированный портрет А. С. Пушкина. Это было первое изображение, по которому читателю предстояло составить мнение об облике стихотворца. Обращаясь к читателю, Гнедич писал в примечании: «Издатели присовокупляют портрет Автора в молодости с него рисованный. Они думают, что приятно сохранить черты Поэта, которого первые произведения ознаменованы даром необыкновенным».

Это был портрет, гравированный Егором Гейтманом, теперь хорошо знакомый каждому школьнику. Но тогда читатели впервые увидели поэта. Кудрявый мечтательный юноша устремил вдаль отрешенно задумчивый взор. Мягкие, округлые черты лица, совсем еще детские. В памяти современников поэта, по ассоциации, скорее всего, возникало широко известное изображение Байрона на портрете работы Ричарда Уэстола. Та же поза, воротник, который так и назывался «а 1а Вугоп», выражение вдохновенного лица — все свидетельствовало, что перед зрителем — поэт. В таком байроническом духе было принято изображать питомцев муз.







Почему в 1822 году, когда Пушкину было уже 23 года, понадобилось изображать его юношей приблизительно четырнадцати-пятнадцати лет? Почему никогда не указывается автор рисунка, но которому сделана гравюра? Поскольку именно первому портрету Пушкина было суждено сыграть немалую роль в утверждении представлений о нем как о романтическом гении, вспомним историю портрета...
В пору, когда готовилось издание «Кавказского пленника», Пушкин был в ссылке. Чтобы приложить портрет к поэме, был необходим оригинал — рисунок-портрет. Кто же автор портрета?

Уже после гибели Пушкина писатель Нестор Кукольник в «Художественной газете» (№ 9—10 за 1837 г.) опубликовал рассказ об истории гравюры. В нем говорится, что портрет нарисован без натуры, наизусть неким К- Б. и «обличает руку художника, в нежной молодости уже обратившего на себя внимание всех любителей живописи того времени. Гравирован Е. Гейтманом, который один на гравюре подписал свое имя. Доска доставлена в редакцию от Н. И. У. (Николая Ивановича Уткина. — Е. В.). Разослан как воспоминание о молодых летах и Поэта и Художника...».

Опять загадка: кто такой К. Б.? Выдвигались разные предположения. Думали, что за инициалами скрывается Карл Брюллов, по другой версии — Константин Батюшков. Предполагалось, что автором рисунка мог быть и человек с совсем иными инициалами — учитель рисования в Лицее С. Г. Чириков. Окончив Академию художеств, он совмещал обязанности гувернера и учителя рисования. Авторство рисунка приписывалось и Оресту Кипренскому.

В недавней работе искусствовед Е. В. Павлова напомнила версию, предложенную академиком и видным живописцем нашего века И. Э. Грабарем. Поскольку друзьям поэта во что бы то ни стало хотелось выпустить книжку с портретом, а Пушкина не было в Петербурге, они принялись искать какой-либо портрет. Тогда, видимо, и вспомнили о портрете Чирикова. Кстати, есть свидетельства лицеистов, что учитель рисования сделал портрет Пушкина. Брюллов, учившийся с Гейтманом в Академии, «заменил, вероятно, прозаический фрак поэтической сорочкой с эффектно накинутым плащом, и получился ни дать ни взять — юный Байрон. Таким образом, впредь до находки новых материалов,— заключил И. Э. Грабарь,—...приходится условно принять в качестве автора портрета С. Г. Чирикова, а в качестве его байронизатора безусловно К П. Брюллова».

В пользу этой версии позже появились дополнительные доказательства. Уже в советское время Пушкинским домом был приобретен акварельный портрет Пушкина-мальчика, очень напоминающий вариант гравюры Гейтмана, в котором угадывается манера Чирикова2.
Через 120 лет, вглядываясь в юношеское изображение Пушкина, Марина Цветаева скажет: «...этот детский негрский портрет по сей день считаю лучшим из портретов Пушкина, портретом далекой африканской души его и еще спящей — поэтической. Портрет в две дали — назад и вперед, портрет его крови и его грядущего гения. Такого мальчика избрал бы Петр, такого мальчика тогда и избрал...»

В этом отзыве — особое, «цветаевское» отношение к Пушкину и влияние значительной временной дистанции. Современники поэта были прозаичнее. Они видели юного пиита и доверяли этому изображению. На многие годы после выхода первых поэм столичная публика, не говоря уже о провинциальной, запомнила Пушкина таким, как на портрете Е. Гейтмана, приложенном к первому изданию «Кавказского пленника», то есть, как вспоминал Ксенофонт Полевой, «кудрявым пухлым юношею с приятной улыбкой».