«Темы декабризма и дружбы в стихотворениях Пушкина»

Темы декабризма и дружбы переплетались в стихотворениях, посвящённых лицейским годовщинам, дню основания Лицея - 19 октября. Таково стихотворение, которым отмечена эта годовщина в 1827 году с обращением к сверстникам: Бог помочь вам, друзья мои, И в бурях, и в житейском горе, В краю чужом, в пустынном море, И в мрачных пропастях земли. «19 октября» 1827 года - один из шедевров дружеской лирики Пушкина. В этом коротком стихотворении воплотился весь Пушкин, желающий добра и счастья не только своим самым близким друзьям, но и тем, кто был далёк от него. Несомненно, о декабрьской катастрофе и судьбах её жертв вспоминал Пушкин и в стихотворении, посвящённом лицейской годовщине в 1831 году:

* … рок судил
* И нам житейски испытанья,
* И смерти дух средь нас ходил
* И назначал свои заклятья.

Особого и обстоятельного исследования заслуживают сложные приёмы, которые использовались Пушкиным в произведениях, связанных с запрещённой и опасной декабристской темой. Эти методы были весьма разнообразными. Первое место принадлежит здесь, конечно, произведениям нелегальным. К ним относятся стихотворения «В Сибирь», распространённое во многих копиях или «И.И. Пущину». Но круг нелегальных произведений на лицейско-декабристскую тему был ограничен в условиях последекабрьской реакции, и тем более, узким мог быть круг его читателей. Более широкие возможности открывали всякого рода легальные формы и приёмы (эзопов язык) разработки декабристских тем и мотивов, но это было рассчитано на определённое понимание авторских слов читателем.

Пушкинская поэзия охватывала само течение жизни, противоречивой, но не беспросветно-мрачной. Показательно в этом отношении стихотворение 1830 года «Царскосельская статуя», в котором дельвиговское начало вполне очевидно: здесь его любимый размер, его умение накинуть на современность покров древности, свойственная ему пластическая скульптурность стиха. И всё же это не имитация чужого стиля, а его пушкинское свободное усвоение:

* Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила.
* Дева печально сидит, праздный держа черепок.
* Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
* Дева, над вечной струёй, вечно печальна сидит.

Уже первый дистих, запечатлевающий застывшую на века скульптуру, наполнен скрытым движением поэтической мысли. «Урна» - начальное слово стихотворения - не только наименование вещи (архаическое, в духе всего произведения), но и один из самых распространённых в элегической поэзии сигналов, напоминающий о бренности жизни и надежд. Образ горестно застывшей девушки - своеобразный символ, заставляющий трагически переосмыслить известную басню Лафонтена (на сюжет которой была выполнена скульптура П.П. Соколова) об увлёкшейся несбыточной мечтой о грядущем богатстве молочнице. Но ведь скульптура - это ещё и царскосельская статуя, и потому, вспоминая о ней в далёком Болдине, Пушкин не мог не думать о лицейских днях, канувших в вечность. Он обращается с этим воспоминанием к Дельвигу (потому и «подражает» ему) и, конечно же, к другим лицейским товарищам (стихотворение написано 1 октября, в преддверии лицейской годовщины), прежде всего к И.И. Пущину и В.К. Кюхельбекеру, увлечённым светлыми надеждами в «мрачных пропастях земли». И заключённое в первом двустишии воспоминание, пронзительное в своей скорби, разрешается во втором - пушкинской светлой печалью. В последней строке стихотворения повторяется вторая. Как всегда у Пушкина повтор этот - обогащённый. Кольцо размыкается: не дева-печаль сидит над разбитой урной, а дева-надежда над вечной струёй.

В 1831 году умирает Дельвиг, никто не ожидал столь ранней его смерти. Трудно представить, что испытал Пушкин, узнав об этом: «Ужасное известие получил я в воскресенье… Вот первая смерть, мною оплаканная, … никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду - около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели» (П.А. Плетневу).

В тот же день к Е.М. Хитрову : «Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала. Наши ряды начинают редеть…». В этом же - 1831 году - на лицейскую годовщину Пушкин откликнулся одним из самых грустных своих стихотворений:

* Чем чаще празднует Лицей
* Свою святую годовщину,
* Тем робче старый круг друзей
* В семью стесняется едину,
* Тем реже он; тем праздник наш
* В своём веселии мрачнее;
* Тем глуше звон заздравных чаш


* И наши песни всё грустнее.
* Пущин и Кюхельбекер - во глубине сибирских руд,
* умерли Дельвиг и Корсаков,
* Броглио погиб в Греции…
* Кого недуг, кого печали
* Свели во мрак земли сырой,
* И надо всеми мы рыдали.
* А далее следуют строки совсем уж пронзительные:
* И мниться, очередь за мной,
* Зовёт меня мой Дельвиг милый,
* Товарищ юности живой,
* Товарищ юности унылой,
* Товарищ песен молодых,
* Пиров и чистых помышлений,
* Туда, в толпу теней родных
* Навек от нас утекший гений.
* Теперь он точно осиротел.

Кто мог заменить в его сердце «лицейских братьев»? 19 октября 1836 года написано стихотворение «Была пора…», оно не было закончено. В нём использована та же стихотворная форма, что и в элегии 1825 года: тот же размер, тот же объём строфы. Как будто он хотел напомнить друзьям те давние времена, когда он восклицал: «Друзья мои, прекрасен наш союз!»; не случайно через всё стихотворение проходит это повторяющееся «Вы помните?», «Припомните, о други». Но то, что было, прошло:

* Меж нами речь не так игриво льётся,
* Просторнее, грустнее мы сидим,
* И реже смех средь песен раздаётся,
* И чаще мы вздыхаем и молчим.
* Уж нет шестерых товарищей.
* Их смерть омрачает дружеское веселье.

Ещё в 1831 году Пушкин написал: «И мниться, очередь за мной». И он был прав: он оказался седьмым, ушёл вслед за Дельвигом. Будущего нет, осталось только прошлое: «Была пора: наш праздник молодой сиял, шумел и розами венчался, и с песнями бокалов звон мешался, и тесною сидели мы толпой… Теперь не то…». Впереди у поэта тяжёлые преддуэльные месяцы, потом поединок с Дантесом, смертельная рана и мучительная смерть. По прихоти судьбы секундантом на последней, смертельной дуэли Пушкина будет лицейский товарищ Константин Данзал.

И почти последними словами умирающего Пушкина будут слова: «Как жаль, что нет здесь сейчас ни Пущина, ни Малиновского…». Лицейских товарищей позовёт поэт в последние минуты жизни, как будто ещё раз вспоминая клятву своей прекрасной юности: «Где б ни был я, в огне ли смертельной битвы, при мирных ли брегах родимого ручья, - святому братству верен я!» Жизнь развела и разбросала лицейских братьев, но лицей навсегда остался для них всех незыблемым и святым символом дружбы. Пущин, Кюхельбекер, Дельвиг. Трое самых близких друзей поэта.

Каждый из них - частица жизни Пушкина, частица его сердца, души и характера. Высокая гражданственность жизненной позиции Пущина, цельность и благородство его натуры, непосредственность, порывистость, импульсивность, «сумасбродство» Кюхельбекера, душевная ясность, изящество, гармоничность и доброта Дельвига, - всё это по своему преломилось, выразилось и в характере Пушкина, и в сложном внутреннем мире его личности.