«Типический образ героя современника в произведениях Пушкина»

Субъективно-романтический метод изображения «главного лица» вступал в противоречие с замыслом Пушкина - воспроизвести типический образ героя-современника, ибо нельзя создать объективный и в этом смысле эпический образ-тип, погружаясь лишь в самого себя. Это как раз и вызвало неудовлетворенность поэта созданным им образом («Пленник зелен») и в дальнейшем побудило его искать другие пути к осуществлению поставленной им перед собой задачи: это «был первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил»,- писал он позднее об образе Пленника. Действительно, образ этот не только недостаточно развит, «означен слегка» (характерно, что Пленник, как и героиня-черкешенка, даже не имеет в поэме собственного имени), но и обрисован непоследовательно, порой противоречиво. Он наделен исключительными, титаническими чертами в духе «поэзии мрачной, богатырской, сильной» (эпитеты, которыми Пушкин определял «поэзию байроническую»).

Пленник бестрепетно глядит в лицо смерти, «с радостью» внимает «бури немощному вою», даже «грозные черкесы» дивятся его смелости и гордятся своей добычей. В то же время он выступает в качестве элегического героя, страдающего - «вянущего» - от неразделенной любви. Однако уже и этот «неудачный опыт» был замечательным художественным достижением Пушкина. В своем разочарованном герое-свободолюбце, при всей субъективности и недостаточной художественной зрелости его образа, поэту все же удалось уловить характерные особенности целой исторической эпохи. «Подобные лица часто встречаются в нынешнем положении общества»,- писал о Пленнике П. А. Вяземский сразу же после выхода поэмы в свет. Значительно позднее, уже в 40-е годы, то же самое подчеркивал Белинский: «Пленник,- это герой того времени», в котором уже были намечены «черты героев нашего времени со времен Пушкина. Но,- добавлял критик,- не Пушкин родил или выдумал их: он только первый указал на них, потому что они уже начали показываться еще до него, а при нем их было уже много». «В этом отношении,- замечал Белинский - «Кавказский пленник» есть поэма историческая». В таком же смысле «исторической» является поэма Пушкина и по своей проблематике. Столкновение вольнолюбивого героя с общественной средой - глубоко не удовлетворяющим его, презираемым им светом - разрешается Пушкиным в соответствии с излюбленной сюжетной схемой романтиков: бегство из мира цивилизации в мир первобытной, «естественной» жизни. «Отступник света, друг природы», герой-одиночка, страстно ищущий «свободы», покидает «родной предел» и летит «в далекий край» на дикий Кавказ. Но сама эта коллизия была в высшей степени характерна для начала


20-х годов XIX в.- преддекабристского периода русской общественной жизни. До нас дошли свидетельства, что и фабула поэмы (освобождение Пленника полюбившей его черкешенкой) подсказана не «книгой», а живой жизнью, основана на слышанном Пушкиным рассказе о действительном происшествии.

Еще сильнее непосредственные впечатления от действительности сказываются в описаниях природы Кавказа и нравов горцев. Характерно, что сам Пушкин, чувствуя, что эти описания вступают в противоречие с жанром «романтического стихотворения», как называл он свою поэму, на первых порах склонен был рассматривать их как существенный недостаток. «…Описание нравов черкесских… не связано ни с каким происшествием и есть не что иное, как географическая статья или отчет путешественника»,- писал он в черновике письма Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822 г. «Местные краски верны,- замечал он тут же,- но понравятся ли читателям, избалованным поэтическими панорамами Байрона и Вальтера Скотта». Действительно, многочисленные и весьма обстоятельные описательные места «Кавказского пленника» явно нарушают канон романтической поэмы байроновского типа, которая вся должна быть сконцентрирована на личности и переживаниях героя.

Природа и быт Кавказа показаны в пушкинской поэме по преимуществу с романтической их стороны. И вместе с тем поэт имел право сравнивать их с «географической статьей или отчетом путешественника». «Местные краски» в «Кавказском пленнике» при небывалой дотоле в русской литературе поэтичности отличаются конкретной «географической» точностью, по словам Белинского, «дышат чертами ярко верными» (VII, 374). Цитируя в письме К. С. Аксакову от 21 июня 1837 г. знаменитое описание в поэме Пушкина Кавказского хребта - «Великолепные картины! Престолы вечные снегов…»,- Белинский пишет: ««Кавказский пленник» его здесь, на Кавказе, получает новое значение. Я часто повторяю эти дивные стихи. Какая верная картина, какая смелая, широкая, размашистая кисть!» Этой верности описаний, соответствию их оригиналу удивлялся позднее и сам Пушкин: «Сам не понимаю, каким образом мог я так верно, хотя и слабо, изобразить нравы и природу, виденные мною издали»,- писал он в черновиках «Путешествия в Арзрум», связанного с его вторым посещением Кавказа.

По сравнению с Байроном, поднимавшим своего героя над всем его окружающим, Пушкин по-иному определяет место и роль «главного лица» в поэме. В финале ее в характере Пленника, не делающего ни малейшей попытки спасти только что освободившую его и бросившуюся в горный поток «деву гор», неожиданно проступает совсем не героическая черта. В ответ на упреки критиков Пушкин отшучивался ссылками на «рассудительность» Пленника и слишком быстрое течение горных рек: «Я плавал в кавказских реках,- тут утонешь сам, а ни черта не сыщешь…» Однако есть все основания думать, что здесь, пусть еще непроизвольно, но уже сказывается начало того критического отношения к «байроническому» герою с его холодным эгоизмом, сосредоточенностью только на самом себе, которое с такой силой проявится в ряде последующих произведений Пушкина. И во всяком случае возвышенно-героическое начало воплощено в поэме в образе не героя, а героини. Характерно, что Пушкин и сам соглашался, что поэму было бы правильнее назвать «Черкешенка».