««Южный» период расцвет пушкинского романтизма»

Годы южной ссылки - поездка на Кавказ и в Крым, пребывание в Кишиневе (1820-1823) и Одессе (1823-1824) сыграли важную роль в идейно-творческом развитии Пушкина. «Южный» период - период расцвета пушкинского романтизма - был и периодом его стремительного интеллектуального роста, временем упорного труда, раздумий, настойчивых стремлений преодолеть недостатки «проклятого своего воспитания». В этом отношении удаленность от шумной петербургской жизни, светской рассеянности и суеты, относительное уединение явно помогли поэту и были замечательно им использованы:

* В уединении мой своенравный гений
* Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
* Владею днем моим; с порядком дружен ум;
* Учусь удерживать вниманье долгих дум;
* Ищу вознаградить в объятиях свободы
* Мятежной младостью утраченные годы
* И в просвещении стать с веком наравне.



Эти строки из послания Пушкина «Чаадаеву» (1821) точно отвечали действительности. Пушкин и в самом деле добивался стать в просвещении в уровень с веком, с лучшими людьми своего времени и блестяще достиг этого.

На юге поэт был окружен деятелями гораздо более решительного и радикального Южного общества декабристов; встречался он и с вождем его, П. И. Пестелем, общение с которым произвело на него очень сильное впечатление. В своем кишиневском дневнике 9 апреля 1821 г. Пушкин записывает: «Утро провел с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова… Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю…» По словам Вяземского, Пушкин, хотя «и не принадлежал к заговору, который приятели таили от него, но он жил и раскалялся в этой жгучей и вулканической атмосфере». И в этой «жгучей и вулканической атмосфере», еще сильнее накаляемой национально-освободительными движениями, происходившими в начале 20-х годов в ряде европейских стран, мысль и чувство поэта все больше революционизируются.

Это наглядно сказывается на многих его лирических стихотворениях 1820-1823 гг., написанных в ярко выраженном революционно-романтическом духе. Почти сейчас же по приезде в Кишинев Пушкин пишет стихотворение «Дочери Карагеоргия» (1820), в котором славит Георгия Черного, вождя национально-освободительной борьбы сербов против турецкого ига. Стихотворение это, все построенное на резких контрастах «сумрачного», «ужасного», «бурного» и «невинного», «чистого», «смиренного», создающее парадоксальный образ «воина свободы» - одновременно «преступника и героя», является наряду с тогда же написанной песней-балладой «Черная шаль» одним из наиболее ярких образцов пушкинского романтизма. С неизменным сочувствием упоминает поэт в своих стихах этого времени и об испанской революции, и о восстании в Неаполе («В. Л. Давыдову», 1821). В начале 1821 г. вспыхнуло национально-освободительное восстание греков против турецкого ига. Поэт, познакомившийся в Кишиневе с вождем тайного греческого общества - гетерии - Александром Ипсиланти, ставшим во главе повстанцев, встретил известие о начале восстания с исключительным энтузиазмом, жаждал и сам принять в нем участие («Война», 1821; «Гречанке», 1822). «Я твой навек, Эллеферия!» (эллеферия по-гречески - свобода),- восклицал он в одном из стихотворных набросков 1821 г. В конце послания «Чаадаеву» Пушкин, явно имея в виду свое первое послание к нему же («Любви, надежды, тихой славы…»), призывал друга оживить «вольнолюбивые надежды».

Тема «вольнолюбивых надежд» - порывов к свободе, «святой вольности» - составляет одну из основных тем творчества Пушкина периода южной ссылки. Тема эта пронизывает собой «южные» поэмы. Снова и снова звучит она в пушкинской лирике («Узник», 1822; «Птичка», 1823).

Все только что указанные настроения и переживания Пушкина, естественно, снова и снова будили в его сознании воспоминание о том, кто первый в русской литературе «вольность прорицал» - восславил свободу,- память о А. Н. Радищеве. Прочтя в июне 1823 г. обзор А. А. Бестужева «Взгляд на старую и новую словесность в России», Пушкин в письме к критику с первых же слов пеняет ему за не упоминание имени Радищева: «О «Взгляде» можно бы нам поспорить на досуге… Покамест жалуюсь тебе об одном: как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? Кого же мы будем помнить? Это умолчание непростительно… от тебя его не ожидал». Сам Пушкин не только твердо помнил имя Радищева, но и старался напомнить о нем другим. Так, в «Послании цензору» (1822) Пушкин дает замечательное по своей точности и лапидарности определение Радищева как автора «Путешествия из Петербурга в Москву»: «Радищев, рабства враг…» Весьма знаменательно, что сейчас же за строкой о Радищеве поэт упоминает самого себя как автора «вольных стихов»: «И Пушкина стихи в печати не бывали». Здесь уже имеется то сознание своей непосредственной исторической преемственности по отношению к Радищеву, которое и продиктует впоследствии Пушкину знаменитые слова о том, что «вослед» ему он «восславил… свободу».