«Основной эпический жанр поэтики Лермонтова»

Основным эпическим жанром господствовавшего в русской I литературе 1820—1830-х годов направления, романтизма, был поэмный жанр. Естественно обращение Лермонтова при устремлении к большой форме именно к поэме.1 Для начинающего поэта, к тому же по преимуществу лирика, создание ее представляло большие трудности. Понятен поэтому подражательный характер юношеских поэм Лермонтова. Больше того, в 1827 году тринадцатилетний Лермонтов попросту переписывает «Кавказского пленника» Пушкина и «Шильонского узника» Байрона (в переводе Жуковского), тем самым обнаруживая особый интерес именно к этим произведениям. Они подсказали Лермонтову жанр его собственных творений.

В следующем, 1828 году Лермонтов пишет свою первую поэму — «Кавказский пленник»; воспроизводя заглавие поэмы Пушкина, он непосредственно следует его традиции. Очень близок к Пушкину и ряд других вещей, написанных в самом начале его литературной деятельности: к тому же «Кавказскому пленнику»— «Черкесы» (1828), к «Братьям разбойникам» — «Корсар» (1828) и «Преступник» (1829), к «Бахчисарайскому фонтану»— «Две невольницы» (1830). Но при всем сходстве с поэмами Пушкина (вплоть до того, что лермонтовский «Кавказский пленник» во многом является пересказом пушкинского) уже в этих ранних ученических произведениях можно легко заметить характерное своеобразие — герои Лермонтова активнее, деятельнее пушкинских, их внутренний мир сложнее и противоречивее («Корсар»), судьба их трагичнее («Кавказский пленник», «Преступник», «Две невольницы»). [Тенденции, присущие этим произведениям Лермонтова, свидетельствуют о развитии в них пушкинских традиций в отличие от внешнего следования им в поэмах А. Шишкова «Дагестанская узница» (1824), А. Шид-ловского «Гребенский казак» (1831), П. Маркова «Зломила и Добронрава» (1834), В. Яковлева «Мщение черкеса» (183§). Углубление пушкинских традиций с особой силой скажется в лермонтовском «Демоне» (1829—1841).

Другая традиция, воспринятая Лермонтовым параллельно с пушкинской,— традиция политических поэм декабристской литературы: три начала незавершенной исторической поэмы из древнерусской жизни «Олег» (1829), замысел которой близок к думе Рылеева «Олег вещий», и законченная поэма «Последний сын вольности» (1831). Мотив «милой вольности», образ отважного Вадима, «грозным именем» которого «народы устрашат князей, цак тенью вольности своей», но который «пал в крови, и пал один — последний вольный славянин»,— все это чрезвычайно напоминает мотивы и образы дум и поэм Рылеева, «Андрея, князя Переяславского» А. Бестужева. Но и здесь своеобразие Лер-цонтова уже наметилось. Герои этих лермонтовских поэм более действенны, чем герои дум и поэм Рылеева. У Рылеева даны не столько поступки героев, сколько их призывы к борьбе за свободу. У Лермонтова же Вадим («Последний сын вольности») показан в процессе самой борьбы. Вместе с тем в сравнении с декабристской литературой лермонтовские герои характеризуйся большей трагичностью.)

В новой исторической обстановке 30-х годов поэма «Мцыри» (1839), предваренная «Исповедью» (1829—1830), «Моряком» (1832), «Боярином Оршей» (1835—1836) и «Песнею про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (1837), также является развитием традиции политической поэмы декабризма, традиции, осложненной другими щногообразными литературными связями.

Наряду с Пушкиным и Рылеевым Лермонтов был увлечен я Байроном. По словам Е. Н. Сушковой, он уже летом 1830 года «был неразлучен с огромным Байроном»’. Но традиции Байрона це были так непосредственно восприняты Лермонтовым, как традиции родной литературы. Произведений, прямо связанных с какими-либо поэмами Байрона, мы у Лермонтова не найдем. Его внимание привлекал главным образом байронический герой, увлечение которым сказалось во всех его романтических поэмах, особенно ранних. При этом с самого начала Лермонтов воспринимал Байрона не так, как Пушкин или Рылеев.

Пушкин увидел в героях Байрона характер «молодежи XIX столетия», с его «преждевременной старостью души», близкий к характеру, обнаруженному им в русской действительности. Пушкина на время захватило байроновское (в сущности, руссоистское) противопоставление простой, далекой от умерщвляющего влияния цивилизации среды «равнодушным к жизни, к ее наслаждениям». Вместе с тем Пушкин уже в «Кавказском плен-пике» и в особенности в «Цыганах» вскрыл эгоистическую сущность подобного характера.Лермонтов воспринимал Байрона главным образом в том аспекте, в каком писал о нем Д. Веневитинов в своей статье об «Евгении Онегине» (1825): «Все произведения Байрона носят отпечаток одной глубокой мысли,— мысли о человеке в отношении к окружающей его природе, в борьбе с самим собою, с предрассудками, врезавшимися в его сердце, в противоречии с своими чувствами».

Поэмы Лермонтова, как и вся его поэзия, обнаруживают, помимо .Пушкина, Рылеева, Байрона, огромное число литературных реминисценций из множества других писателей того времени— из Т. Мура, В. Скотта, Гюго, Ламартина, Шатобриана, А. де Виньи, Мюссе, Барбье, Шиллера, Гейне, Мицкевича и других. Свидетельствуя о широте кругозора Лермонтова, эти реминисценции, однако, подчинены движению мысли лермонтовского героя, придававшему им свой смысл.

Основное направление, по которому шла эта переплавка у Лермонтова, заключалось в том, что Лермонтов прежде всего обращался к облику человека данного времени, тогда как другие романтики чаще всего оставались на уровне более отвлеченной трактовки человека вообще. Каков бы ни был материал лермонтовского творчества — прошлое или настоящее, русская действительность или экзотический Кавказ, каковы бы ни были роды и жанры его произведений — лирика, поэма, драма или роман, его всегда привлекала современная ему действительность. Это неоднократно находит в его творчестве прямое словесное выражение: «Наш век смешон и жалок», «Век нынешний блестящий, но ничтожный», «Печально я гляжу на наше поколенье», «В наш век изнеженный», «В наш век все чувства лишь на срок», «В нашем веке зрелом», «Герой нашего времени», в котором дан «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения», и т. п.

Этот интерес в первую очередь к современному герою очевиден у Лермонтова уже в ранние годы его творчества, в частности в поэмах, к тому же во многом автобиографических. Цикл ранних поэм Лермонтова замкнут кругом любовных отношений: «Два брата» (1829), «Джюлио» (1830), «Литвинка» (1832). К этому циклу примыкают и первые пять редакций «Демона» (1829, 1830, 1831, 1833—1834), и связанные с ними поэмы «Аз-раил» и «Ангел смерти» (1831), а также поэмы, предваряющие «Мцыри»,— «Исповедь», «Моряк» и «Боярин Орша». В этих ранних поэмах можно заметить уже новую тенденцию — Лермонтов в трактовке своего героя выходит за рамки только личных любовных переживаний.

В другом цикле ранних поэм — в кавказских поэмах «Каллы» (1830—1831), «Измаил-Бей» (1832), «Аул Бастунджи» (1832—1833) и «Хаджи Абрек» (1833) —усиливается активность героя, мотивировка углубляется жаждой мести,— мотив, чуждый лирике поэта, подсказанный кавказским материалом. В «Измаил-Бее» мотивировка имеет уже общественный характер. В этом цикле широко использован фольклор народностей Кавказа. К нему Лермонтов будет обращаться в «Демоне», начиная с редакции 1838 года, и в «Мцыри». Опора на фольклор ослабляла абстрактность, присущую другим ранним поэмам.