«Искусство создания характера. (По одному из произведений русской литературы XIX века)»

И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
(«Дума». Лермонтов)
Эти строки – крик мятежной души, пытающейся обрести жизненный идеал – и не находящий его. Лермонтов, осуждающим взором глядя на свое поколение, и себя причисляет к нему. Действительно, «несчастье заключается не в слепоте, а в неспособности переносить слепоту», – могли ли внять этим словам Дж. Мильтона Печорин и его поколение – «потерянное», «малодушное». Характер Печорина, по замыслу поэта, оказался концентрацией наиболее характерных (потому что характер) и больных язв психологии и философии его современников. Как утверждает Белинский, заглавие и заключает в себе основной смысл романа, основную авторскую характеристику «нашего времени». Из самого «дневника» героя можно заключить, что главное в его характере – индивидуализм. Он становится психологической основной романа, не отделяясь при этом от философского мироосмысления Печорина. Герой, как и сам автор, ищет идеал, –
если бы она они знали, что это такое, роман не состоялся бы. И – оба не находят его в том, что их окружает. Более того, герой силится доказать самому себе, что именно гуманизм есть нравственная, философская и психологическая основа жизни человека – и не может доказать. И в результате вся его человечность тонет в новой философии, определяющей и характер, и поступки: «Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..»
А может, индивидуализм – лишь на словах? Ведь был же Грушницкий, была вероятность смерти от его руки – разве это делалось из мелочного честолюбия, а не из чувства справедливого негодования? Печорин убирает пародию на себя, чья маска стала сущностью, но в то же время маска байронического изгнанника, снятая им самим, – это нереально.
«Да и какое дело мне...» – это и приговор, и эпитафия самому себе как передовому, мыслящему человеку своего времени. Но это откровенно, не менее, чем слезы Печорина в степи, там, Где открылся ему совершенно иной мир – подлинных чувств, подлинного раскаяния, подлинной веры. Но столь глубок он был в своем индивидуализме, что не мог открыть душу для другого: глаза его были почти зеркальны, они не смеялись, когда смеялся он сам.
«По правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя», – говорит он Вернеру. Но ведь это опровергается всем ходом романа: не случайно «Фаталист» оказывается в конце. Печорин способен подставить себя под пулю, и не в жаркой битве, где это зачтется как геройство, а в поединке с пьяным озверевшим солдатом. Он способен искренне понять страдания княжны Мери, его интересует жизнь контрабандистов, он одержим страстью разоблачения Грушницкого, ведь «лишний» – это вовсе не означает «бездушный». Значит, мир вокруг интересует его, он стремится изменить его, хоть из этого ничего не получается.
Психология и философия... А могут ли они существовать раздельно? «Я чувствую в душе моей силы необъятные», – словно проговаривается Печорин, но не это ли является философской подоплекой его трагических мечтаний, изгибов и изломов его души? Чувствует он в себе силы – и не индивидуализм, а именно нереализованные душевные силы вижу я в качестве первоосновы его характера. Силы души его воистину необъятны – но где и как применить их? Никому не нужные, они «сгниют в груди», как писал сам юный Лермонтов. Гибнет Бэла, смертельно обижен Максим Максимыч, убит рушницкий, духовно ранена
Мери... «Будь мне как врач, сочувствующий мне, но не будь судьей, что зовет на следствие», – Григор Нарекаци словно угадывает последнюю мысль лермонтовского героя.
Характер – некий тип, создаваемый писателем. Печорин, как тип, безусловно вырастает из индивидуализма, но и над индивидуализмом. Его психологическое кредо – подчинять своей воле, внутренне сопротивляясь этому. Философское – проявлять индивидуализм и отчасти даже демонстрировать его: ах, «собранье зол его стихия»! Он интересуется миром, но мир не интересуется им – и все магически меняется, как только он демонстративно начинает интересоваться лишь самим собой. Так «силы необъятные», время от времени взрывающие оболочку маски, были ранее индивидуализма, и потому вся натура его, весь оцениваемый с авторской позиции характер держатся на этом, и философия «потерянного общества», принуждающая к индивидуализму, подавляет психологию душевных сил, укореняясь в ней. Большая душа не находит выхода. Пути в мир ей закрыты. Индивидуализм – не основа, но закономерность, к которой приходит герой первого русского аналитического романа.