«Лирика в поэзии Михаила Юрьевича Лермонтова»

Лирика занимает центральное место в художественном наследии Лермонтова. Из нее вырастают и поэмы, и драмы, и прозаические произведения. В ней отражены все основные творческие интересы поэта, и факты биографии, и события общественной жизни. Единство лермонтовской лирики связано с постоянством облика ее лирического героя, в котором выражается и отражается личность поэта. Автор и лирический герой — разные понятия.

Авторское сознание в любом художественном произведении проявляется не прямо, а опосредствованно, через многообразные компоненты художественного текста. В лирике же именно лирический герой (для определения специфики поэзии Лермонтова иногда употребляется термин «лермонтовский человек») .— это центральный образ, дающий представление о мироощущении автора, его идейно-эстетической позиции и т. д. Позиции лирического героя и автора могут быть очень близки, но никак не тождественны, ибо лирический герой, создаваемый по законам художественного творчества, наделен своей особой судьбой, своим внутренним миром, своей психологией, что, впрочем, не исключает автобиографических мотивов в поэзии Лермонтова. В ней отражены, например, тяжелые детские впечатления поэта: ранняя смерть матери, полный разрыв между бабушкой и отцом, которого Лермонтов фактически не знал, и т. д. По удачной характеристике Д. Е. Максимова, лирический герой Лермонтова — передовой человек своей эпохи, поставленный во враждебные отношения с действительностью, страдающий и трагический в своем одиночестве, «но вместе с тем полный могучей страсти и воли, умеющий мыслить беспощадно критически и готовый во имя общего блага к каким-то разрушительным, хотя и неведомым для него подвигам».

Характерно, что ничего похожего на традиции «легкой поэзии», столь популярной в недавнем прошлом, у Лермонтова нет. Он развивает другую линию в истории русской поэзии, намеченную уже у Пушкина, Веневитинова, Баратынского — поэзию мысли. На этой основе, как писал Б. М. Эйхенбаум, и выражается у Лермонтова то авторское «я», которое «сообщает всей юношеской лирике Лермонтова характер дневника или исповеди. Его юношеский индивидуализм рождается не из самовлюбленности и презрения к миру, а из высоких моральных требований к жизни и себе».

Идеал, нашедший выражение уже в ранней лирике Лермонтова, включал в себя представление о свободе и естественности, связанной с природными началами — будь то сама природа, наивная непосредственность первобытного народа, детская простота или чувство матери. Для Лермонтова все это было теснейшим образом связано и нередко воспринималось в органическом единстве. Но чем выше был идеал поэта, тем непримиримее относился он ко всему нравственно несовершенному и ущербному. В этом мире поэт, проникнутый высокими помыслами, призванный возвестить идеалы добра и красоты, оказывается непонятым, ненужным и одиноким.

Мысль о высоком предназначении поэта — «неведомого избранника» постоянно присутствует в раннем творчестве Лермонтова. Он чувствует себя обязанным рассказать миру о своих сомнениях и тревогах. Он избран для этого, такова его миссия, и выполнить выпавшее на его долю предназначение он считает своей святой обязанностью и долгом. Только ему одному дано это осуществить:

* Кто может, океан угрюмый,
* Твои изведать тайны? кто Толпе мои расскажет думы?
* Я — или бог — или никто!
* («Нет, я не Байрон…», 1832)

Герой глубоко переживает не только разлад с миром, но и разлад с самим собой. Остро ощущаемое одиночество далеко не всегда воспринимается им однозначно. В 1830 г. в стихотворении герой восклицал:

* «Любил в начале жизни я
* Угрюмое уединенье».

Но в том же году возникают и другие строчки:

* «Как страшно в жизни сей оковы
* Нам в одиночестве влачить» («Одиночество»).

Поэтому не случайно в самом начале творческого пути Лермонтова в его лирике возникают мотивы, связанные с жаждой активного действия, борьбы:

* «Так жизнь скучна, когда боренья нет…
* Мне нужно действовать, я каждый день
* Бессмертным сделать бы желал…»# («1831-го июня 11 дня»).

Те же мотивы и в другом стихотворении:

* «Не могу на родине томиться,
* Прочь отсель, туда, в кровавый бой»
* («Стансы», 1830—1831).

Разумеется, выражено все это в условно-романтических формах. Противопоставление здесь и там (где идет кровавый бой) тоже, конечно, романтического происхождения. Характерно, что у Жуковского там человека ожидает небесное спокойствие, блаженство и вечная красота, а Лермонтов стремится туда именно потому, что там может осуществиться его пламенное желание: «За дело общее, быть может, я паду» ( «Из Андрея Шенье», 1830—1831). Но характерно, что даже «Предсказание» (1831), где речь идет о восстании («Когда царей корона упадет…»), включает образ злодея («в руке его булатный нож»), нарисованного подчеркнуто романтическими красками: «И будет все ужасно, мрачно в нем». Тираноборческие идеи влекли за собою у Лермонтова (и не только у него одного) представление и о жестокости народного бунта, его беспощадности и свирепости.

Чувства и переживания лермонтовского героя всегда предельны, в них нет полутонов. Главным средством для обрисовки характера становится контраст. Это достаточно отчетливо проявляется в любовной лирике Лермонтова, для которой очень характерна мечта о высокой духовной любви, основанной прежде всего на взаимопонимании. С этим связан мотив поисков «родной души», а также мечта о возрождении, о преодолении одиночества: «Ты для меня была, как счастье рая, // Для демона, изгнанника небес» («Измученный тоскою и недугом…», 1832). Но эти обычные для романтиков настроения связаны у Лермонтова с характерным для него максимализмом, ибо он и в любовных стихах исходит из высших нравственных принципов:

* Я горд, прости люби другого,
* Мечтай любовь найти в другом;
* Чего б то ни было земного,
* Но я не сделаюсь рабом.
* («К*», 1832)