«Читая стихотворения М. Ю. Лермонтова»

Судьба Лермонтова похожа на легенду. Все необыкновенно в этой короткой,

стремительной, вдохновенной и блистательной жизни. Вглядимся в портреты

Лермонтова, в это неулыбчивое, сожженное внутренней тревогой лицо, в эти громадные,

бездонные глаза. В них запечатлена тайна душевной жизни, и мы, как ни стараемся, не

можем проникнуть в нее до конца. И лишь читая его произведения, мы можем узнать

историю его души, понять его как поэта и человека.


Раннее творчество Лермонтова еще не самостоятельно. Он увлекался Пушкиным и

ученически подражал ему в своих стихах и поэмах. Вскоре его покорил Байрон, он

влюбился в байроновских неукротимых героев с их бурными, мятежными страстями, с их

пламенной жаждой свободы и подвига. Лермонтов находил сходство между собой и

британским поэтом, и под впечатлением прочитанной биографии Байрона он писал:


“Я молод; но кипят на сердце звуки,

И Байрона достигнуть я б хотел;

У нас одна душа, одни и те же муки,—

О, если б одинаков был удел!..”


Но вместе с тем, в юном Лермонтове уже просыпался могучий самобытный поэт. Многие из юношеских стихотворений Лермонтова поражают глубиной содержания и той силой, с

которой удалось ему выразить свои мысли и настроения. Так, например, еще в пансионе

была задумана и набросана поэма “Демон”. Он осознает, что у него свой путь:


“Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он, гонимый миром странник,

Но только с русскою душой”.


Тревожит молодого Лермонтова судьба родины. Бесправие и нищета народа, томившегося в крепостной неволе, казарменно –по лицейский режим, насаждавшийся самодержавием, посягательство на любое проявление независимой мысли, паразитизм верхушки дворянского общества — все это вызывало в Лермонтове чувство страстного негодования.

Стихи его все больше проникаются вольнолюбивыми настроениями, бунтарским духом. Поэт называет себя “другом свободы” и пишет стихотворение “Жалобы турка”, в

котором под Турцией подразумевается николаевская Россия:


“...Там рано жизнь тяжка бывает для людей,

Там за утехами несется укоризна,

Там стонет человек от рабства и цепей!..

Друг! Этот край... моя отчизна!”


Но особенно ярко выразился гений Лермонтова в его стихотворении “Смерть поэта”.

Убит Пушкин! Эта мысль жжет и мучит поэта, заставляет его ясно и резко показать изнанку высшего общества, осветить все его темные углы. Миссия Пушкина, этого неповторимого гения, восставшего пророка, который призван “глаголом жечь сердца людей”, легла на плечи Лермонтова. Теперь он должен выступить как обличитель, как

пророк.

Но не только скорбь слышится в этом стихотворении. Это обличение, пощечина

светскому обществу.


“...Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!”, —


Так Лермонтов бросает вызов приверженцам николаевской России, так начинает он свою

открытую борьбу против них. Лермонтов все больше тяготится окружавшим его пустым,

тщеславным и лживым светским обществом. На новогоднем балу в Благородном собрании в ночь на первое января 1840 года он дерзко обошелся с дочерьми Николая I, якобы не

узнав их под масками. В одном из самых сильных своих стихотворений, написанных

под впечатлением этого происшествия, поэт с полной откровенностью выразил владевшие им гневные чувства:


“...Как часто, пестрою толпою окружен,

Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,

При шуме музыки и пляски,

При диком шепоте затверженных речей

Мелькают образы бездушные людей,

Приличьем стянутые маски...

О, как мне хочется смутить веселость их

И бросить им в глаза железный стих,

Облитый горечью и злостью!”


Лермонтов обличал не только людей “завистливого и душного света”, но и часть дворянской интеллигенции, неспособной служить обществу. Оценку ей он дал в своем

стихотворении “Думы” — поэтической, чистосердечной и печальной исповеди. В этом

стихотворении он осуждает поколение 30-х годов:


“Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее — иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно”


Встречаясь с ссыльными декабристами, поэт видел, что многие из них отказались от дальнейшей борьбы и примирились с действительностью о Лермонтов называет отказ от борьбы “поздним умом”. С грустью он замечает, что его современники, усвоив этот “поздний ум”, живут и старятся в бездействии, без всякой цели:


“К добру и злу постыдно равнодушны,

В начале поприща мы вянем без борьбы,

Перед опасностью позорно малодушны,

И перед властию — презренные рабы”


Заканчивает он свое стихотворение убийственным выводом, беспристрастной оценкой жизни его поколения:


“Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда”


Видя свое поколение в истинном свете, Лермонтов определяет свое предназначение в обществе:


“Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья...”


Но на эти ученья свет ответил выстрелом в сердце поэта. Пуля светского прощелыги оборвала жизнь Лермонтова на самом подъеме: неполных двадцать семь лет — это трагически мало даже для гения!

Но и за эти двадцать семь лет Лермонтов, подобно Пушкину, стал “вечным спутником” для каждого, кому дорога родина, ее история, ее язык, ее будущее. Как все великое,

благородное и прекрасное, поэзия Лермонтова бессмертна.