«И. А. Бунин (1870—1953): творчество писателя»
Сочинение
Покинув Россию в феврале 1920 года (через Одессу), Бунин через Константинополь, Софию и Белград попал в Париж, где и обосновался, проводя лето в городке Грае, в Приморских Альпах (в Грасе он находился и во время второй мировой войны). Бунин в пору революции, с его политическим консерватизмом, выступил охранителем «исконных», стародавних устоев. Для него все кончено с «великой Россией» уже после февраля 1917 года.
Он решительно и категорически отверг Временное правительство и его лидеров, «комиссаривших» в Петрограде, видя в них жалкие фигуры, способные привести Россию лишь к пропасти. Решительно не приемлет он и большевистское руководство и короткое пребывание свое сперва в красной Москве, а затем в красной Одессе назвал «Окаянными днями» (книга публицистики, 1926). В Париже он примыкает к правым кругам, группировавшимся вокруг газеты «Возрождение», которую издавал нефтяной магнат Абрам Гукасов.
Давнишний исторический пессимизм Бунина получил обильную пищу, когда художник, чуткий к конкретному, «отдельному», «этому», стал свидетелем массовой жестокости, обилия жертв, безмерных страданий в обстановке революции и гражданской войны. Бунин навсегда утвердился в правоте той мысли, что силы, творящие историю, бессмысленно жестоки (будь то французская революция — рассказ 1924 года «Богиня Разума», или русская — рассказы 1924 года «Товарищ Дозорный» и «Несрочная весна»). Безумный художник (одноименный рассказ) замыслил изобразить в канун знаменательного 1917 года рождение «нового человека», окруженного светозарными ликами и лазурными небесами. Но вместо всеблагого рождества на его картоне возникают кровавые видения, «в полной противоположности его страстным мечтам. Дикое, черно-синее небо до зенита пылало пожарами, кровавым пламенем дымных, разрушающихся храмов, дворцов и жилищ. Дыбы, эшафоты и виселицы с удавленниками чернели на огненном фоне… Низ же картины являл беспорядочную груду мертвых — и свалку, грызню, драку живых, смешение нагих тел, рук и лиц. И лица эти, ощеренные, клыкастые, с глазами, выкатившимися из Орбит, были столь же мерзостны и грубы, столь искажены ненавистью, злобой, сладострастием братоубийства, что их можно было признать скорее за лица скотов, зверей, дьяволов, но никак не за человеческие» и т. д. Что это — «просто рассказ»? Нет, притча о времени, спор с ним, пристрастная и страстная его оценка.
Опять-таки надо подчеркнуть, что отрицание «недостойной» современности у Бунина шло не извне, не в результате внезапного переосмысления общественной жизни России. Ценности лишь постепенно передвигались в плоскость «вневременных» категорий, а так как это было для Бунина не изменой прежним заветам, а лишь резким обострением уже существовавших тенденций в его творчестве,— никакого «слома», «кризиса» Бунин за рубежом не пережил. Разумеется, оторванность от родины, эмиграция травмировала его, на время заставила замолчать и окрасила изображаемое в сугубо пессимистические тона. Обращенные вспять симпатии, некогда расплывчатые, неопределенные, обрели теперь четкую установку. Бронзовым и мраморным мавзолеем, высящимся посреди хлябей и бед, кажется Бунину чудом уцелевший в пору «такого великого и быстрого крушения Державы Российской» дворец екатерининских времен, с его золочеными гербами и латинскими изречениями на потолках, лаковыми полами, драгоценной мебелью, бюстами, статуями, портретами, редчайшими гравюрами и книгами («Несрочная весна»). Не принимая новой действительности, которая «царит уже крепко, входит уже в колею, в будни», герой рассказа целиком чувствует себя в мире мертвых, «навсегда и блаженно утвердившихся в своей неземной обители».
Смерть оказывается в бунинских рассказах эмигрантской поры не только разрешительницей всех противоречий, но и (если действие хоть как-то соотносится с современностью) источником абсолютной, очищающей силы. Умерла ничтожная, зажившаяся старуха, и ее младший сын Таврило всю ночь читает над покойницей Псалтырь («Преображение»). И вот перед изумленным взором Гаврилы она, маленькая и жалкая, что еще вчера ютилась на печке, преображается в таинственное существо, «сокровенное бытие которого так непостижимо, как Бог». А дальше — внимание, внимание — от нее уже «веет этим неземным, чистым, как смерть, и ледяным дыханием, и это она встанет сейчас судить весь мир, весь презренный в своей животности и бренности мир живых!».
О каком мире идет речь? Ведь не о том «молодом, сильном царстве», которое «развела» она, не о большой и ладной их семье, не о богатом дворе. Снова, как и в «Безумном художнике», отвлеченный сюжет поражает побочную, злободневную цель. Таким образом, внутренняя тенденциозность незаметно, но прочно пропитывает иные бунинские произведения. Однако воздействие эмиграции на творчество Бунина было более глубоким и последовательным. Он и прежде много и напряженно писал на те же темы — о кончине деревенской старухи или о полной драгоценных реликвий усадьбе посреди дворянского запустения. Однако все это было «до», а следовательно, не несло в себе такой «личной», «от автора» идущей безысходности. Как и прежде, Бунин сдвигает жизнь и смерть, радость и ужас, надеж ду и отчаяние. Но никогда ранее не выступало с такой обостренностью в его произведениях ощущение бренности и обреченности всего сущего — женской красоты, счастья, славы, могущества. «Не было во вселенной славнее хана, чем Темир-Аксак-Хан. Весь подлунный мир трепетал перед ним, и прекраснейшие в мире женщины и девушки готовы были умереть за счастье хоть на мгновение быть рабой его… И когда господь сжалился наконец над ним и освободил его от суетных земных, утех, скоро распались все царства его, в запустение пришли города и дворцы, и прах песков замел их развалины…» («Темир-Аксак-Хан»). Созерцая ток времени, гибель далеких цивилизаций, исчезновение царств («Город Царя Царей», 1924), Бунин словно испытывает болезненное успокоение, временное утоление своего горя. Нетрудно заметить, что и с точки зрения житейской, и с точки зрения исторической последнее двадцатилетие его долгой жизни .оказалось рассеченным пополам: первое, «мирное» десятилетие отмечено его нобелевским лауреатством, спокойной и сосредоточенной работой над романом «Жизнь Арсеньева», относительной материальной обеспеченностью и окончательным (пусть и не очень громким, но прочным) признанием его таланта; десятилетие следующее принесло оккупацию Франции гитлеровскими войсками, голод и страдания писателя в отрезанном Грасе, а затем — тяжелую болезнь и медленное угасание в подлинной нужде и гордой бедности.
В ночь на 8 ноября 1953 года Бунин скончался в Париже, в скромной квартирке на улице Жака Оффенбаха.
Он решительно и категорически отверг Временное правительство и его лидеров, «комиссаривших» в Петрограде, видя в них жалкие фигуры, способные привести Россию лишь к пропасти. Решительно не приемлет он и большевистское руководство и короткое пребывание свое сперва в красной Москве, а затем в красной Одессе назвал «Окаянными днями» (книга публицистики, 1926). В Париже он примыкает к правым кругам, группировавшимся вокруг газеты «Возрождение», которую издавал нефтяной магнат Абрам Гукасов.
Давнишний исторический пессимизм Бунина получил обильную пищу, когда художник, чуткий к конкретному, «отдельному», «этому», стал свидетелем массовой жестокости, обилия жертв, безмерных страданий в обстановке революции и гражданской войны. Бунин навсегда утвердился в правоте той мысли, что силы, творящие историю, бессмысленно жестоки (будь то французская революция — рассказ 1924 года «Богиня Разума», или русская — рассказы 1924 года «Товарищ Дозорный» и «Несрочная весна»). Безумный художник (одноименный рассказ) замыслил изобразить в канун знаменательного 1917 года рождение «нового человека», окруженного светозарными ликами и лазурными небесами. Но вместо всеблагого рождества на его картоне возникают кровавые видения, «в полной противоположности его страстным мечтам. Дикое, черно-синее небо до зенита пылало пожарами, кровавым пламенем дымных, разрушающихся храмов, дворцов и жилищ. Дыбы, эшафоты и виселицы с удавленниками чернели на огненном фоне… Низ же картины являл беспорядочную груду мертвых — и свалку, грызню, драку живых, смешение нагих тел, рук и лиц. И лица эти, ощеренные, клыкастые, с глазами, выкатившимися из Орбит, были столь же мерзостны и грубы, столь искажены ненавистью, злобой, сладострастием братоубийства, что их можно было признать скорее за лица скотов, зверей, дьяволов, но никак не за человеческие» и т. д. Что это — «просто рассказ»? Нет, притча о времени, спор с ним, пристрастная и страстная его оценка.
Опять-таки надо подчеркнуть, что отрицание «недостойной» современности у Бунина шло не извне, не в результате внезапного переосмысления общественной жизни России. Ценности лишь постепенно передвигались в плоскость «вневременных» категорий, а так как это было для Бунина не изменой прежним заветам, а лишь резким обострением уже существовавших тенденций в его творчестве,— никакого «слома», «кризиса» Бунин за рубежом не пережил. Разумеется, оторванность от родины, эмиграция травмировала его, на время заставила замолчать и окрасила изображаемое в сугубо пессимистические тона. Обращенные вспять симпатии, некогда расплывчатые, неопределенные, обрели теперь четкую установку. Бронзовым и мраморным мавзолеем, высящимся посреди хлябей и бед, кажется Бунину чудом уцелевший в пору «такого великого и быстрого крушения Державы Российской» дворец екатерининских времен, с его золочеными гербами и латинскими изречениями на потолках, лаковыми полами, драгоценной мебелью, бюстами, статуями, портретами, редчайшими гравюрами и книгами («Несрочная весна»). Не принимая новой действительности, которая «царит уже крепко, входит уже в колею, в будни», герой рассказа целиком чувствует себя в мире мертвых, «навсегда и блаженно утвердившихся в своей неземной обители».
Смерть оказывается в бунинских рассказах эмигрантской поры не только разрешительницей всех противоречий, но и (если действие хоть как-то соотносится с современностью) источником абсолютной, очищающей силы. Умерла ничтожная, зажившаяся старуха, и ее младший сын Таврило всю ночь читает над покойницей Псалтырь («Преображение»). И вот перед изумленным взором Гаврилы она, маленькая и жалкая, что еще вчера ютилась на печке, преображается в таинственное существо, «сокровенное бытие которого так непостижимо, как Бог». А дальше — внимание, внимание — от нее уже «веет этим неземным, чистым, как смерть, и ледяным дыханием, и это она встанет сейчас судить весь мир, весь презренный в своей животности и бренности мир живых!».
О каком мире идет речь? Ведь не о том «молодом, сильном царстве», которое «развела» она, не о большой и ладной их семье, не о богатом дворе. Снова, как и в «Безумном художнике», отвлеченный сюжет поражает побочную, злободневную цель. Таким образом, внутренняя тенденциозность незаметно, но прочно пропитывает иные бунинские произведения. Однако воздействие эмиграции на творчество Бунина было более глубоким и последовательным. Он и прежде много и напряженно писал на те же темы — о кончине деревенской старухи или о полной драгоценных реликвий усадьбе посреди дворянского запустения. Однако все это было «до», а следовательно, не несло в себе такой «личной», «от автора» идущей безысходности. Как и прежде, Бунин сдвигает жизнь и смерть, радость и ужас, надеж ду и отчаяние. Но никогда ранее не выступало с такой обостренностью в его произведениях ощущение бренности и обреченности всего сущего — женской красоты, счастья, славы, могущества. «Не было во вселенной славнее хана, чем Темир-Аксак-Хан. Весь подлунный мир трепетал перед ним, и прекраснейшие в мире женщины и девушки готовы были умереть за счастье хоть на мгновение быть рабой его… И когда господь сжалился наконец над ним и освободил его от суетных земных, утех, скоро распались все царства его, в запустение пришли города и дворцы, и прах песков замел их развалины…» («Темир-Аксак-Хан»). Созерцая ток времени, гибель далеких цивилизаций, исчезновение царств («Город Царя Царей», 1924), Бунин словно испытывает болезненное успокоение, временное утоление своего горя. Нетрудно заметить, что и с точки зрения житейской, и с точки зрения исторической последнее двадцатилетие его долгой жизни .оказалось рассеченным пополам: первое, «мирное» десятилетие отмечено его нобелевским лауреатством, спокойной и сосредоточенной работой над романом «Жизнь Арсеньева», относительной материальной обеспеченностью и окончательным (пусть и не очень громким, но прочным) признанием его таланта; десятилетие следующее принесло оккупацию Франции гитлеровскими войсками, голод и страдания писателя в отрезанном Грасе, а затем — тяжелую болезнь и медленное угасание в подлинной нужде и гордой бедности.
В ночь на 8 ноября 1953 года Бунин скончался в Париже, в скромной квартирке на улице Жака Оффенбаха.